Гошка кивнул женщине. Та молча прошла мимо.
В память Павла врезалось ее лицо тонкого восточного рисунка. Сомкнутые дужки бровей, приподнятые углы глаз.
Миниатюра! Тысяча и одна ночь!
И сколько достоинства в походке: она не шла, она несла себя. «Удивительна, — решил Павел. — И страшно горда собой, наверно». Они с Гошкой оглянулись — оба — и посмотрели ей вслед. И что-то сжалось в Павле тоскливое: ей нет и не будет до него дела. Никогда.
— Не опоздай! — крикнул зычный Гошка. — Сегодня крокодилица на дежурстве.
Не обернулась. Только плечом дернула.
— Твоя знакомая? — интересовался Павел, дивясь несоответствию женщины и Гошки.
— Так, одна… Лежит в женском отделении при диспансере. Домой, наверно, бегала… Ты женат?
— Нет.
— Вот это разумно, это я хвалю, — оживился Гошка. — Семья — обуза в нашем с тобой положении. Одному легче. Один и сдохнешь, так ничего. И другое — таким, как мы, лучше не плодиться. Э-эх! Вдарить бы!..
Гошка круто остановился и задрал голову, выставив большой кадык. Вздернувшаяся губа приоткрыла его зубы. Павел тоже остановился. Увидел странное — сердце его защемило, как от пророческого сна.
В блеклом, уже гаснущем небе с красными облачными пленками, среди самолетных громов и белых километровых змей, выхлестнутых клюзами ракетных двигателей, плыли журавли.
Птицы неторопливо махали широкими крыльями. И Павлу стало ясно: они летели из-за тридевяти земель, из южного, далекого царства.
Журавлей было много — двадцать пять или тридцать. Они летели ниже, ниже.
Вот стали подробно видны длинные шеи, вытянутые лапы.
Усталость ли заставила их снизиться над большим городом или были здесь журавлиные ориентиры и по ним птицы рассчитывали свою трассу, но они летели низко, разбив строй.
Может быть, именно эта строевая путаница и заставила птиц снизиться над городом.
Они медлили полет и строили свои ряды шумно и весело, будто танцевали, будто дразнили.
От ударов крыльев стонал воздух.
Неслись медные вскрики. Эти звуки вторгались в городские хриплые шумы и гулы, не смешиваясь с ними, и Павлу было весело слушать их. Ворочалось что-то далекое, забытое. Древнее.
Но журавли выровняли свой клин и, взяв другое направление, полетели к реке. Они становились меньше и меньше, стали запятыми… точками… мелкой рябью… Исчезли.
— Вдарить бы, — повторил Гошка с нежностью убийцы. — Даю голову на отсечение, картечью свалил бы одного. Впрочем, мясо у них грубое. Ты ел когда-нибудь?
— Что ты…
Павлу ясно представился тот север, куда стремили путь журавли, тысячи километров дороги, потом кочки, ледяные болота, охотники… Невыносимо трудная жизнь. И летят-таки, ведет их инстинкт или что там?
— Наверняка бы сбил. Каких-то семьдесят метров. А летят медленно. Правда, медленно? — спрашивал Гошка.
— Несовершенный метод передвижения, — подтвердил Павел.
— Зайдем ко мне, вот моя улица.
— Мне бы домой, — возражал Павел.
— Идем! — приказал Гошка. Пошли. Павел слушал Жохова.
— Ты плюй на все, — рекомендовал Гошка. — И не расстраивайся. Изучай опыт. Я как живу? Заметь — инвалид второй группы, пенсионер, оба дыхала в очагах. Это называется диссиминированный процесс. Но — живу, черт все побери! И переживу здоровых! Назло! В прошлом году была у меня последняя вспышка. Двести уколов стрептомицина вкатили, из задницы шумовку сделали. А я выдержал, на операцию — ни в какую. Говорю, у меня процесс разбросанный, давайте инвалидность, я потихоньку вылечусь сам, дома… О, я не глуп, нет!
Гошка на ходу помотал пальцем.
— Живу как хочу — фотографирую, охочусь. Я не один, собралась нас теплая компания, на все руки. А ты кто такой? А?
— Художник.
— Да ну тебя!
— Верно.
— Художник… По-современному выпендриваешься или по старинке шпаришь?
— Ругали старомодным.
Гошка взъярился:
— Ругают?.. А ты им в морду… в морду.
Он свирепо двинул вперед нижнюю челюсть, и Павел подумал: «А ведь такой и ударит…»
— Это не решение вопроса, — сказал он.
— Тогда чихай!
— Как это?
— Обеими ноздрями. На всех! Знаешь что, художник, едем-ка в деревню? Я фотать буду, ты портреты рисовать. А?.. Черта ли дышать копотью в проклятом городе. Прикипят ж… к городу, и не оторвешь. А в деревне пусто, ни художников, ни фотографов. И, вообрази, вдруг приезжают два таких благодетеля. Кассовый успех полный… Или охота в бору. Воздух, смола, и никаких канце… канцерогенов. Без операции выздоровеешь. Я почему не сдыхаю? Открою секрет — много охочусь. Вот он, дом…
