Но сегодня за спиной у Павла был неудачный день. Во-первых, он проспал — тетка унесла будильник. Похитила.
Пришлось ругаться. Павел вышел из себя, наговорил обидных слов. Тетка заплакала, а Павел выскочил на улицу в одной майке — остыть. «Какая я скотина», — думал он.
День, так начавшись, продолжался нелепо. От очередной теткиной смеси (алоэ, свиное сало, какао) схватило живот. На рентгене нашли новый мягкий очажок, будущую каверну. А старая не затягивалась. И, будто этого всего было мало, Евгеша, делая Павлу укол, ткнула иглой в нерв. Это произвело фантастичное действие: Павел вдруг обнаружил в себе дрожащие шнуры, протянутые от ягодиц прямо в затылок.
Но проглотил таблетку пирамидона, полежал и отправился на этюды. Сегодня он писал большой овраг, вклинивающийся в город. Здесь было двойное — город родил этот овраг, а тот — зверюгой — бросился на родителя.
Устроившись на краю оврага, Павел прослеживал кистью глинистый расщеп с бахромкой вялых трав: поляк, немного осота и подорожника, торчки высохшей полыни. Среди трав ходили и клевали семена птицы. В стороне белела одинокая коза.
Глины в овраге были разнообразные — от красных железистых до белой.
Лежали глины слоями. Самые ржавые и тонкие располагались сверху и были прошиты корнями.
Полил тихий дождь, смазывая горизонты, и овраг зашевелился. Он стал глотать кусочки опадающей размокшей почвы, стал двигаться к городу мелкими — по сантиметру — шажками.
Он крался, шурша, и в самой глубине его плескался и булькал потихоньку дождь, словно пищеварительные соки.
Павлу было комфортно на его складном стульчике. Дождевая вода скатывалась по плащу, рождая именно ту настроенность работать, которая невозможна в самом городе. Он вспомнил, как любила дожди Наташа, и оставил голову открытой.
Голове было свежо, уши холодели, капельки скатывались по шее.
В этюдник вложены две подготовленные картонки — Павел решил писать овраг в двух полярных взглядах.
Сначала долго подбирал верную гамму серых тонов, сверху легких, готовых вспорхнуть, но конденсировавшихся книзу. Они шли от синевы к желтизне. Пройдя ее, сгущались в коричневый цвет.
Павел не позволял себе переделок, он понуждал себя точно подбирать цвета, легкие или тяжелые, звонкие или косноязычные, и наносил их на картон раз и навсегда. Это утомляло, пальцы начинали дрожать. Он успокаивал их, выставляя ладони на холодный дождь.
Кончив один этюд, он взялся за другой и стал писать фантастический овраг — колоссальное чудовище, жадно вгрызающееся в город.
Он рисовал, а капли стучали по макушке. Теперь они мешали, и пришлось закрыть голову капюшоном.
Небо Павел делал черным (крыл ламповой сажей), город — белыми кубиками. Земля была коричневая с примесью сукровицы. Он старательно сделал овраг, нашел в его изломах ящериный абрис, утрировал его, рисовал огненного цвета.
Это была веселая работа. Хулиганистая.
Вдруг он услышал позади слабый вздох. Ему вообразилась Катя, восторженно глядящая через его плечо. Он обернулся и увидел, как между ним и пустырем бежала черная трещина. Она отсекала тот кусочек почвы, на котором он сидел. Павел омертвел на секунду, но преодолел это и прыгнул. От толчка ногами кусок в полтонны весом упал вниз, в овраг, где родил сырое и мягкое, тянущееся как тесто, эхо.
Шкатулка болталась на шейном ремешке, стул и все кисти упали в овраг.
После такой встряски дрожали руки. Павел пошел домой. Шагал, воображая себя лежащим в овраге. Оттого ступал нетвердо.
Тетка же, обидясь, сготовила ему скучный обед — суп из цветной капусты, куриную темную ножку и немного капустного салата с брусникой. Еда была красивая, но пустоватая. На третье дала жиденький чаек. Сказала: «Пей досыта!» И ушла на кухню. Там сердито шуршала газетами.
Ходил и вздыхал Джек. Коготки его стучали по полу, из репродуктора сочилась музыка.
3
Павел лег в постель и взял зеленый томик. Мутный свет падал на страницы.
Павел пробегал страницы одну за другой и думал, как бы ему хорошо было в такую погоду вдвоем с Наташей. Она говорила что-нибудь — бойко, с жаром, он бы не вполне верил ей, но все равно было бы хорошо. Сам он читал:
