Когда я надел костюм и вышел, она выпрямилась над грядкой. Обирая земляную грязь с рук, сказала:
— Эй, не ходи, ливень будет. (И она зашевелила, захрустела суставами.)
…Наташу я нашел у большой клумбы с петуньями и ползучими плетями настурций. Это ее подарок, настурции я люблю. Их приятно писать, они так вкусно красивы.
Н. резко поднялась мне навстречу, и мы пошли.
Мы ходили кругами, может быть оттого, что первоначально обошли клумбу и приобрели траекторию. И было в этом кружении что-то колдовское, завораживающее.
Наташа шла впереди, а я немного приотстав. Глядел на нее, и мне не верилось, что я обнимал ее когда-то. Мне хотелось уйти. Я говорил:
— Недурный парк. Волчьи ягоды, шиповник.
— Да-да-да, — кивала Наташа. И вдруг наклонилась. — Смотри, Паша, здесь растет и земляника.
В траве, среди окурков, светились два белых цветка. Не один, не три — именно два. Это мне показалось странным.
— Потемнело, — бормочу я. — Сейчас будет городу мойка.
А события начинают приобретать темп.
Тучи быстро накрывали город. Ударил ветер, замотал верхушки. Березы сыпали листьями.
Над ближним пригородом загудел небесный самосвал, опрокинул кузов с камнями:
— Та-ра-рах!.. Хо-хо-хо!
Дождь наплывал колеблющимся занавесом, дыша мокрым. Он просы́пался на железные крыши. Мы встали под березой. Дождь щелкал по листикам.
О ближние провода разбилась молния, разлетелась в синие клочья. Ударил гром. После его удара хлынул ливень.
Я обхватил Наташу, прикрыл плащом и не головной памятью, собой вспомнил ее. Мое тело заговорило с ней. «Здравствуй», — говорит моя рука ее руке. «Здравствуй!» — кричат мои плечи. «Здравствуй… здравствуй… здравствуй!..»
Вертелись в ливне кусты, шагали деревья. Не гасла беззвучная молния.
— Что?.. Что ты сказал?.. — спрашивала Наташа. Глаза ее раскрылись — два птичьих испуганных глаза, — и дождинки (или слезы?) выкатывались из них.
Значит, я сказал? Что?
— Люблю… Люблю…
Она смеется и засовывает мне холодную руку за воротник.
— Милая!
Злорадный голос:
— Не откусите тетечке нос!
Рядом с нами вырос пацан. С него течет в три ручья.
— Пошел, мокроштанник!
Он ушел, растаял.
Мы выскочили под дождь, хохотали, шлепая по лужам. Дождь занавешивал нас, прятал от всех — добрый, милый дождь.
Бежим, а впереди нас по дорожкам мчатся дождевые веселые всплески.
Уличный асфальт. Потоки, озера, моря. Зеленая звездочка.
Мы вскидываем руки, и такси, фыркая и пуская фонтаны по-китячьи, подплывает к нам. Шофер ворчит:
— Перепачкаете тут все у меня.
…Подъезд, лестница, дверь. Она вынула ключ, и мы вошли. И здесь я наконец перестаю быть один и обретаю покой, полный покой.
Я не спрашивал, любит ли она меня. Молчание — лучше.
— Люблю, — говорит Н. — Люблю.
Я молчал. Смотрел, как высветляется комната, думал. И когда мне все стало ясно, сказал:
— Я тебя люблю, Нат, и боюсь, что это надолго… Навсегда.
Вернулся на рассвете, имея приличный вид (все высушили, все отгладили с Наташей). Вот только кепка села и едва держалась на макушке.
Тетка уже копошилась в грядах.
— Хорош! — вскричала она. — Я чуть не умерла от страха. Ну, думаю, убили или зарезали. Ведь сердце у меня, Паша.
Я успокаиваю ее, а сам чувствую — физия моя так и плывет в улыбке. И все двоится. Так — мир и Наташа, так — два моих ума, один горячий, а другой холодный, предупреждающий.
Она — любит? Но если бы не любила, то не целовала меня. Это было бы воровство, грабеж.
Любовь? Именно ею можно объяснить вчерашнее. А что будет дальше? За себя я ручаюсь, но что сохранит мне ее? Только смерть?
И я пожелал одновременной смерти ей и себе. Я ревновал. Каждый ее шаг виделся мне хитро задуманным. Позвонил. Но стоило только услышать ее голос — низкий, хрипловатый — и мне стало покойно.
— Слушай, мышонок, — сказала она. — Я беру отпуск. Иван Андреевич не возражает (это главный редактор). Мы с тобой уедем в деревню.
— Мне и здесь хорошо, — отвечаю я.
— Глупости! Я говорила с Марией Никитичной: она с большой пользой лечилась в деревне земляникой.
— Ладно, едем.
Я ликовал! Обо мне думали, заботились, мною командовали. Но какие наполеоны эти женщины!
— Павлуша, — настаивала Н. — Только не будем откладывать в долгий ящик. Скажи, куда все легочники ездят?
