Торговый холм, где стояли повозки, тоже стал островом, едва ли не самым большим средь немногих оставшихся. Всюду скользили лодки – фламандские барки, дощаники, гукеры, ялы и ялики. Престарелая маркитантка из-под ладони наблюдала, как мимо проплывает странное сооружение, движимое парой вёсел и похожее на фургон без колёс. Впрочем, им оно и являлось.
– Эхой, мамаша! – прокричал какой-то парень, высунувшись и махая руками. – Утро доброе! Как торговля?
– Тьфу ты, господи, ведь это Хорст и Хессель! – догадалась та. – Вот неугомонные! Ты глянь, чего придумали. Торговля помаленьку! – прокричала она в ответ. – А куда это вы собрались?
– У нас тоже помаленьку, – оскалил зубы Хорст, а может, Хессель. – Мы в Лейден: там сейчас флорин за каравай дают. Может, с нами? А то мы поможем.
– Нет, мы уж как-нибудь тут. Смотрите не потоните!
– Куда там! Мы свинцом все щели запаяли!
– Ну тогда удачи!
– Тебе тоже!
Торговцы налегли на вёсла, разворачивая свой плавучий склад, и неуклюжая коробка медленно двинулась в сторону городских стен.
– А в самом деле, не потонут? – спросил Золтан, в свою очередь из-под руки рассматривая удаляющийся фургон.
– Ай, бросьте, господин Золтан, – отмахнулся Шольц. – Это же голландская повозка, она вся понизу жестью обита, а иначе утонула бы на первой переправе. Ушлые ребята. Таким палец в рот не клади, удача к ним приходит дважды в день.
Маркитантка и Михелькин помешивали в котле, где варился «вечный» суп из мяса, картошки, моркови и лука. Над водой плыли запахи фули и паприки – у маркитантки оставались только эти две пряности, и она их не жалела. То и дело со стороны города подплывали лодки, привозя на островок людей с измождёнными телами и почерневшими лицами, всем бесплатно наполняли горшки и котелки. Испанцы, уходя, не смогли забрать с собой все продукты, после них осталась уйма провианта. Маркитантка почла за лучшее пустить всё в дело и кормить голодных, чем прибрать его к рукам и тем неправедно нажиться.
– Господи, да они и так натерпелись! – сказала она на это предложение. – Да и я своё уже наторговала. Это с испанцев, сколько ни бери, ещё останется. А с этих что, последнюю рубаху снять?
Только вино наливали за деньги, и то для женщин и детей делали исключение.
Возле городских стен, расцвеченных белыми, синими и оранжевыми флажками и вымпелами, крейсировали по новому заливу лёгкие, с небольшой осадкой, хорошо вооружённые корабли с белоснежными парусами: это морские гёзы из эскадры адмирала Буазо привезли горожанам провизию, пока только хлеб, вино и селёдку, но радости лейденцев не было предела. Все ликовали. Хоть рассвело, везде горели факелы, даже в проломе возле Коровьих ворот. Освобождённый и благодарный, народ собрался в кафедральном соборе, воздавая славу Богу, коий, как известно, amnis aperit supinis collibus flumina et in medio camporum ponam desertum in stagna aquarum et terram inviam in rivos aquarum[133]. Музыка, крики и песни разносились по воде так далеко, что их отголоски долетали даже сюда. Прошлой ночью музыканты Моргенштерна погрузили в лодку инструменты и отчалили, чтобы присоединиться к общему веселью.
– Эх, не зря поехали! – возрадовался Тойфель, утверждая на коленях барабан. – Хоть будет что вспомнить.
– Тебе бы только зубы скалить, – проворчал на это Феликс.
– А чего не веселиться, коли повод есть? – Он помахал Октавии и Ялке. – Бывай, малышка. Как-нибудь увидимся, споём. И вы бывайте, дамочка. Не падайте так больше в обморок.
– Будет тебе, – урезонил его Моргенштерн. – Кому веселье, а кому не очень. – Он обернулся к Ялке: – Не думайте ни о чём, живите смело. Теперь, наверное, испанские попы сюда уже не сунутся. И рожайте нам побольше мальчиков, а то после войны в мужчинах страшная нехватка. Нет, но где же я всё-таки мог вас видеть? – Он всмотрелся девушке в лицо.
– Вспомнил! – вдруг закричал Тойфель и хлопнул себя по лбу так, что чуть не вывалился за борт. – Я вспомнил! Только ты сказал: «Кому веселье, а кому не очень», – тут я и вспомнил. Лет пять назад, осенью, в какой-то деревне – помнишь, Рейно? – нас пригласили на свадьбу. Мы отыграли, но в тот же день у девочки умерла мать, и нас позвали на похороны. Ну же! Ты тогда ещё запястье потянул.
