Молоденький, с усиками автоинспектор составил протокол, почесал переносицу шариковой ручкой.
— Черта лысого теперь найдешь, а не МАЗа того. Считай, часа три прошло…
Михаил потрогал забинтованную голову, равнодушно сказал:
— Ну и не ищите.
— Что ты! — встрепенулся автоинспектор, оглядываясь. — Найдем… Это же надо, как твою изуродовал… Куда теперь с ней?
— А никуда, — отозвался Михаил. — Загоню, что осталось, и делу конец. Покатался — и хватит.
— Счастливый, что живым остался! Ну ладно, вон и «Скорая помощь». Подлечим тебя. Ты лежи, лежи! На носилках отнесем…
Потянулись вдоль насыпи защитные овраги, лоскуты зеленых полей… Весна!
За окном вагона набегали и уносились огни. Михаилу казалось, что все вокруг спешит куда-то, а он стоит на месте и не знает, в какую сторону податься.
Гремели колеса, и чудилось ему — топоры стучат по стволам кедров. Наплывало лицо Розы — спокойное, будто покорилась судьбе и ей все равно, где он и что с ним…
Проснулся на какой-то станции, узнал, что стоянка двадцать минут, и тут же послал телеграмму Розе: «Сообщи как ты там? Передавай привет Дусе Аникею всем кто меня помнит…»
В знакомой хатке-времянке пусто, единственное окно заколочено фанерой. Вокруг стен густой порослью цветут панычи, вьющаяся паутель синеет граммофончиками и тянется на крышу, скрадывая нищенский вид трухлявого домишки.
Михаил сидел во дворе со стариками. Думал к Ивану сходить, да не лежит к нему душа — высмеивать начнет… Неохотно, поддаваясь их просьбе, рассказывал Ивану Никитовичу и Платоновне про далекую уральскую тайгу, про свое дорожное приключение.
К вечеру забрела Лизка, все такая же полная. Обняла, поплакала на плече Михаила. Еще раз вгляделась и опустилась без слов на скамью.
— Кажется, вечность целую скитался на чужбине. Чуть бы раньше — глядишь, и не успела бы улизнуть Наташка.
— Жалеть не стоит… Илюшку бы повидать. Небось подрос парень?
— Сейчас люди слабы, некогда им терпением запасаться. Пустили себя на растрату бесполезную. Только и живут сегодняшним днем…
Михаил слушал Лизку без внимания. Она упросила его съездить к брату, не сторониться родственников. И Михаил согласился развеять тоску…
Ивана застали в дачном домике коллективного сада. Сидя напротив Михаила, он мрачно молчал. У ног его стояли тяпки, обмотанные тряпьем хвостики саженцев, ведро. Узловатые пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались, желваки перекатывались на скулах. Было заметно — недоволен он чем-то.
— Намекнул мне начальник, — заговорил Иван. — Как уйдет на пенсию мастер, могу рассчитывать на его место. А ты бригаду мою возьмешь под крыло. Буду подниматься в гору. Ничего, что не имею институтского диплома. Как засяду на место Тимофеича, пусть тогда спихнут! Надо… как Суворов учил: только вперед!
— Речисто, да не чисто, — усмехнулся Михаил. — Наслушался я твоих фантазий.
— Кого же обвиняешь, если родился невезучим?
Михаил помял пальцами нос, пострадавший в аварии, и поморщился:
— Слишком деловой!
— Не думай, Мишка, что корыстью услаждаю себя. Куда ж мне, бедному, если энергия прет?
— Не из того кизяка, ты слеплен, — возразил Михаил, начиная зевать. Хмыкнул слегка, будто икнул, и пожалел: не надо было тащиться на эту проклятую дачу.
— Он, Миша, с гонором, — вступила в разговор Лизка. — Хочет порядки наводить у вас на ТЭЦ, а зачем? Опасно ему в начальники.
— Не болтай, сорока! — вскипел Иван.
— От страдания! — охнула Лизка. — Насмотрится всякого по телевизору и начинает сочинять свои проблемы!..
Вернулся Михаил, не попрощавшись с Иваном, взял удочки и подался к Кубани. Но клевало неважно. Сидел на обрыве и, глядя на копившиеся вдали тучки, припоминал удачи и неудачи, какие выпадали в жизни на его долю. Течение будто подхватывало и уносило из памяти хорошее и плохое…
Пора устраиваться на работу. Идти на ТЭЦ пока не решался, хотя в леспромхозе часто представлял, как будут рады ему на старом месте. Теперь же боялся, что смеяться начнут, скажут, вкалывал в лесу, а голым остался. Не поворачивается душа, не тянет почему-то на ТЭЦ. Жалел, что уехал с Урала…
Из-за темной вербы, погрохатывая, показался катер. Он шел против течения, сбивая шляпки пены. Река была хмурой. Изредка от берега отваливалась глыба, тяжко бухала в воду. Коряги и щепки, покачиваясь, отплывали на середину, а там их подхватывала стремнина.
