— По-моему, ты уже сделал вывод, судя по названиям водевиля. Повторяться не к чему.
— Режет слух?
— Отнюдь нет! Только меня в этой истории интересуют и конкретные факты. Признаться, мне по-человечески жаль бедного Баллу.
— О, ты далеко отступаешь от собственных принципов! Каждый человек достоин своей судьбы… Жизнь — бескомпромиссная борьба, и кто в ней не устоит, недостоин сочувствия… Короче говоря, ты и сам не всегда встречаешь победителя восторженными возгласами: «Слава герою!», «Да здравствует победитель!», а ежели ко всему прочему он… как бишь его зовут?..
— С тобой нынче разговаривать невозможно, — в сердцах оборвал его Балог. — Должно быть, выпил лишнее.
И он рухнул на постель.
Бела Сана погасил лампу и тоже улегся. После длительного молчания он вдруг заговорил:
— А уж если на то пошло, то жалеть нужно обоих. Один даже возле своего гроба не потерпит присутствия мужика, а другой в гроб готов лечь, лишь бы господа предали забвению его мужицкое прошлое. Вот и рассуди теперь, на чьей стороне правда. Спокойной ночи!
В раскрытое окно деревянного домишки широким потоком вливалось безмолвие глухой ночи, нарушаемое тихим и почти жалобным шелестом росшего поблизости тростника.
Дежери уже с нетерпением поглядывал на дверь смежной комнаты, а Вардаи все продолжал как ни в чем не бывало развивать свои мысли.
— Видишь ли, все-таки надо было бы что-то предпринять. Как-то сплотить людей и попытаться действовать сообща. С Гезой, правда, трудновато будет, он тяжел на подъем. Я наведался к нему вчера. С тех пор как он проиграл тяжбу в суде, даже разговаривать ни с кем не желает. Чуть что — лезет в бутылку. Как бы мужичье и впрямь его не пристукнуло…
— Но что же можно предпринять? — перебил его Дежери несколько нетерпеливо. — А главное, где люди?
— Неужто у нас во всей округе не найдется преданных нашему делу людей?
— И вы все еще надеетесь, что господа поспешат к нам, истинным патриотам, на помощь. Там, в Вене, только того и ждут, чтоб мы, мелкопоместные дворяне, поскорее разорились. Уверен, если бы венский двор не стоял на стороне венгерских аристократов, верноподданных Габсбургской династии, он пошел бы еще дальше в раскрепощении крестьян.
— Но ведь ты же сам все время повторяешь, что нельзя, мол, не считаться с реальностью.
— Совершенно верно. Однако я вместе с тем утверждаю, что помочь себе должны мы сами. Неужто нам у Шмерлинга[21] просить помощи? Или у Морица Палфи[22]? Один под стать другому!
— Я не говорю, что о помощи надо просить их, — немного помявшись, оправдывался Вардаи. — Но надо же хоть что-нибудь попытаться сделать. Мы так задохнемся. Разве я не прав?
— Что бы там ни было, все-таки на рождество пресвятой Богородицы приглашу к себе кое-кого из господ, — добавил Вардаи.
Дежери пожал плечами.
— Воля твоя… — Затем торопливо спросил: — А что с Жужей?
— Она знает, что ты здесь? Ну тогда наверняка прихорашивается, — и рассмеялся. — Таковы женщины! Помнишь, когда у нас вспыхнул пожар? Впрочем, ты был тогда еще юнцом. Я свою благоверную еле оттащил от зеркала, хотя над нами уже пылала крыша. Она знай твердит свое: «Не могу же я показаться на люди в таком виде!»
— Эта черта присуща нам всем, а не только нашим женщинам. Хоть крыша гори над головой, даже в такую минуту для нас превыше всего — что скажут люди…
— Ничего не поделаешь! Такими родились, такими и умрем. Кстати, как твоя скотина? Мор не напал?
— Пока беда миновала. А здесь что, уже есть случаи?
— Давеча управляющий сообщил, что еще одна корова пала. Это уже третья. Вчера две околели. Вот как раз жду ветеринара. Пойду с ним потолкую, — сказал Вардаи, — может, он уже приехал.
Дверь смежной комнаты медленно приоткрылась.
В дверях стояла Жужа, бледная, с заплаканным лицом, с густой синевой под глазами. Она посмотрела вслед отцу и, когда тот ушел, вместо приветствия сказала Дежери:
— А вы останетесь, Ласло? — В тоне ее сквозило скорее повеление, чем вопрос.
— Мне хотелось бы объяснить вам…
— Чего ж тут объяснять! — резко оборвала она его.
— Выслушайте меня! Это очень важно!
— А в тот раз не было важным? И целую неделю не заслуживало внимания? Как вы могли убежать, не сказав ни слова? Целую неделю не подать о себе весточки?! Не много же я для вас значу…
