— Есть у него в имении на диво прекрасная пташка… пригожая грудастая голубка…
— Да мы же видели ее! — воскликнул Балог. — Дочку и мать.
— Мать ее — всего лишь кормилица! А вот дочь — редкостная пташка. Как она вам? Не бросай на меня убийственные взгляды, Бела. Я не тебя спрашиваю. А вот ты что скажешь?
— Я их видел мельком. Они нечаянно в дверь заглянули.
— Представляю, до чего сконфузился наш приятель Лаци. Этот рыцарь, образец дворянина… образованнейший, умнейший, самый благородный, самый… Все у него самое-самое…
— Ты к нему не очень-то благоволишь, как я погляжу…
— Во всяком случае, не превозношу его так высоко, как он себя сам. Это факт.
— Человек он незаурядный, — заметил вполголоса Бела Сана.
— Мастак прикидываться. Я его знаю с давних пор. Меня-то он не проведет, зря старается, зря разыгрывает из себя бог весть кого. Спесивый человек, гордец, позер. Кто не под стать ему, тот в его глазах — полное ничтожество, и не смыслит-то уж ничего, а глуп-то, и невежествен!..
Налив стакан вина, Балла залпом опустошил его, словно хотел залить готовый вот-вот вспыхнуть огонь.
— А правда, что у него скоро помолвка с Жужей? Не слыхали?
На этот раз пришла очередь ухмыльнуться Беле Сане.
— А ты у него спроси, — кивнул он на Балога.
Тот покраснел и смущенно заулыбался.
— Скажите на милость, а тебе-то откуда известно?
— Мне?! Мне ничего не известно. Я целую неделю, если не больше, не был у Вардаи.
— А вот я слышал, что Дежери просил руки Жужи. Дядя Петипали, разумеется, охотно согласился. Он считает Лаци самым что ни на есть достойным женихом. К тому же имение в тысячу пятьсот хольдов тоже кое-что значит. И какое имение! Ведь оно не обременено долгами! При нынешней неразберихе одно это немалого стоит. У самого старика не менее трех тысяч хольдов, но он так погряз в долгах, что даже вы, инженеры, не сумеете осушить болото, которое его засасывает… Ну пейте же! Не заставляйте себя упрашивать!
— Есть еще кто-нибудь в округе, кроме Дежери, кто не запутался в долгах? — поинтересовался Сана.
— Я… — лицо Баллы осветилось широкой самодовольной улыбкой. Он весь зарделся от горделивого сознания собственного превосходства.
— Допустим, а еще кто?
— Пожалуй, больше никого. А вот Пишта Жиди, этот совсем погряз, ему уже никогда из долгов не вылезти. Сидит как рыба на мели.
— Мне кажется, здешние помещики — люди пропащие. Им ничем уже нельзя помочь. Этих людей ничто не спасет, даже если списать все их долги…
— Они тут же влезут в новые, — вставил Балла и громко захохотал.
— По-моему, они и сами понимают, что у них нет выхода — куда ни кинь, всюду клин. У них в гостях чувствуешь себя словно на поминках. Это они по себе поминки справляют… так сказать, впрок…
Подобные рассуждения не очень-то занимали Баллу.
— А все-таки мне Жужу жаль, — вернулся он к прежней теме. — Не смейтесь, но даже с Пиштой ей было бы лучше, чем с этим надутым индюком.
Раздался конский топот. Все пристально посмотрели в густую темень двора, но так ничего и не разглядели.
— Кого это нелегкая несет? Вроде залетных гостей не жду.
Стук копыт затих у самого крыльца, и вскоре по ступенькам веранды застучали чьи-то каблуки. Балла встал, чтобы выйти навстречу прибывшему, но в следующее мгновение отпрянул назад. Он стоял как вкопанный, и при мигающем свете свечей было заметно, как изменился он в лице. На пороге показался Дежери. Он был бледен, пряди волос падали ему на лоб. Балла залепетал что-то вроде приветствия, но Дежери резко его оборвал.
— Я бы надавал тебе пощечин, жалкий трус, мужик сиволапый, но такую грязную работу я обычно поручаю своему батраку!.. Не желаю рук пачкать! — При этом он взмахнул нагайкой и разок, как говорится, «невзначай с намерением» хлестнул Баллу. Не сильно, а так, слегка, небрежно.
Балла не успел слова вымолвить, как Дежери круто повернулся и, не обращая внимания на обоих гостей, сбежал вниз по лестнице. Спустя минуту снова раздался стук копыт.
Конский топот уже заглох вдали, а Балла все еще неподвижно стоял на прежнем месте. И только лицо его исказилось в бессильной злобе и горело от стыда: шутка ли, его опозорили при людях. Он готов был завыть от обиды и унижения, но сдержался. Молчание длилось недолго, внезапно все, что накипело у него на душе, прорвалось, и Балла яростно, не своим голосом взревел:
