— Не видать вам больше Тисы как своих ушей! — воскликнул Балла и стеганул лошадей. Вслед за коляской взметнулось облако пыли.
Земельные владения Баллы примыкали к графскому поместью; они присосались к громадному массиву, как младенец к материнской груди или, вернее, как комар к человеческому телу. Как-то сразу бросалось в глаза, что владения приумножились за счет смежного с ними поместья. Расположенная в самом центре Баллиных угодий усадьба скорее смахивала на большой хутор. Хозяйский дом, построенный в подражание роскошным барским хоромам, всем своим видом выдавал далеко не древнюю родословную его обитателей. На скотном дворе батраки загоняли в хлев скотину. Сняв шапки, они почтительно приветствовали хозяина и его гостей и долго стояли так, глазея вслед лихо катившей к крыльцу коляске.
— Погодите, прежде покажу вам кое-что.
Балла подвел гостей к флигелю, стоявшему вблизи хозяйских хором, распахнул двери, и лицо его расплылось в улыбке. Это была псарня, здесь он держал своих борзых. В просторном помещении с десяток громадных псов глодали разбросанные по полу кости. Собаки бросились к хозяину с громким лаем и, наскакивая на Баллу, едва не свалили с ног.
— Цицке, Муки, Селлё! На место!
Жалобно повизгивая, псы отскочили и снова принялись за кости, то и дело посматривая на хозяина. Посреди псарни стояли в ряд поилки, а вдоль стен — сколоченные из теса конуры. Псарня производила впечатление образцово оборудованной и благоустроенной, даже с претензией на роскошь. И только едкий запах псины был нестерпим.
— Ну, как вам нравится? Это моя гордость, — Балла широким жестом обвел псарню. — Цицке, ко мне!
Борзая огромными прыжками бросилась к хозяину, в двух шагах от него приникла к полу и на брюхе подползла к его ногам. Остальные собаки заскулили от ревности, но не двинулись с места.
— Только поглядите на нее! Великолепная сука, не правда ли? Молодой граф клянчил у меня щенков. Я выписал эту собаку из Вены. С такой гончей без добычи с охоты не придешь, даже если никогда ружья в руках не держал. Она притащит зайца к твоим ногам, тебе останется только спокойно пристрелить его. Однажды поймала живую лисицу. До сих пор ломаю голову, как это она ухитрилась, причем нигде шкурку не попортила. Без единой царапинки притащила. Ведь так оно было, мой верный дружок? Вы думаете, она меня не понимает? О, она большая умница, только говорить не умеет. Но я бы ничуть не удивился, заговори она вдруг, — самодовольно улыбнулся Балла. — Ну ладно, старая сучка! Только не задирай нос! — и ласково потрепал ее по голове. — Ступай!
— Вы знаете, — сказал Балла, когда они вышли из псарни, — я живу, как байбак. У меня нет никаких увлечений, я не падок на удовольствия. Деньгами не сорю. Злые языки болтают, будто я скряга. Но собаки — это единственное, в чем я себе не отказываю. Не хвастаясь, скажу, что мои борзые славятся на всю округу! Не раз являлись ко мне совсем незнакомые люди. Я и в глаза их не видал и даже имени не слыхал, а они, осмотрев псарню, спрашивали, какая из борзых Цицке. Можете себе представить, как это мне приятно!.. Пожалуйте сюда! Предпочитаете посидеть на веранде? Или войдем в дом?
— Пожалуй, останемся на веранде.
— Ладно. Будь по-вашему, устроимся здесь. Кажется, тут и в самом деле прохладнее.
Балла оказался словоохотливым, но живость в его речах была не естественной, а какой-то натужной, как у человека, для которого вести разговор — работа нелегкая, требующая усилий. Он и за ужином продолжал на все лады расхваливать совершенства своих борзых, то и дело повторяя «не хвалясь, скажу»… И вдруг неожиданно спросил:
— А Дежери показал вам свою породистую суку? — И ехидно усмехнулся.
— Разве у него тоже есть собаки?
— Я не совсем точно выразился: у него не сучка есть, а пташечка. Чудесная птичка, скажу вам, ей-ей! Значит, не показал?
— Чего ты ухмыляешься? Ничего он нам не показывал.
— Трясется над ней, ревнивец! Оберегает от чужого глаза. Держит пташку в клетке, а дверцу редко открывает.
Его вздернутые кверху усики так и запрыгали от еле сдерживаемого смеха.
— Не понимаю. Что тебя так забавляет?
