Я успокоил ее, заверив, что ничего не случилось. Просто я разыскиваю Дюлу. И тут же, словно с ее рук спали невидимые оковы, она протянула их к модели.
— Давненько он не показывался здесь, — проговорила она. — Не знаю, что могло произойти.
Она усадила меня и по обыкновению предложила свой излюбленный чай из настоя шиповника.
— Выпейте-ка. В нем много витаминов.
Так уж было у нее заведено — угощать меня им каждый раз, когда я приходил. Я пил и выслушивал ее неизменные наставления: «Я постоянно пью его. И всегда чувствую себя бодрой… И вам рекомендую».
Я собрался уходить. Поднялся, стал прощаться. Попросил передать Дюле, если он появится, что во второй половине дня я буду у Пишты Вирагоша. Завтра и послезавтра он тоже сможет найти меня там.
Когда я уже надел пальто, она робко взяла меня за руку, потянула от двери и тихо, чуть ли не извиняющимся тоном спросила:
— Вот это вам о чем-нибудь говорит? — Она указала на одну из многочисленных скульптур. Почему ее выбор пал именно на нее, не знаю.
— Ну как же. Несомненно говорит. — Ее вопрос застал меня врасплох и озадачил.
— О чем? — допытывалась она.
— О молодости… О жажде жизни… — растерянно мямлил я. — Во всяком случае, мне так кажется… Я не уверен, конечно… — И, запнувшись, умолк.
Она напряженно смотрела на меня; это была совсем другая женщина, чем та, какой я знал ее раньше. Она ждала, не скажу ли я еще чего-нибудь.
— Вчера сюда приходил мой муж. Я не виделась с ним несколько лет. — Она замолчала и после небольшой паузы спросила: — Дюси рассказывал вам о своем отце?
— Нет.
Напряженное ожидание чего-то неожиданно угасло в ее глазах. Она подошла к незаконченной скульптуре, покрыла ее мокрой тряпкой, потом снова сняла. Я еще раз попрощался. Она удивленно, даже обиженно посмотрела на меня.
— Когда Дюси арестовали первый раз, отец отрекся от него. И я остановила свой выбор на сыне. Все это — моя полемика с мужем, — сказала она, указывая на скульптуры. — Вчера он сказал, что ничего не понимает в них…
Я мучился, не зная, что сказать. Но она, очевидно, и не ждала.
— Мой муж — видный политический деятель. Его фамилия не Чонтош. — И она назвала имя довольно известного депутата парламента правого толка. — Он изъявил желание встретиться с Дюси… Что вы думаете на этот счет? Я плохо разбираюсь в политике.
— Затрудняюсь вам что-нибудь сказать. Решить это может, пожалуй, только Дюси.
— Я так боюсь чего-то…
— Понимаю вас. Как бы там ни было, но нелишне соблюдать осторожность.
Она недоуменно посмотрела на меня.
— Его десять лет не интересовала судьба сына… Да и моя тоже… И он еще говорит, что ничего не понимает в них. — Она задумалась. — Не знаю, захочет ли Дюси разговаривать с ним?
Она не обращала на меня внимания, смотрела куда-то вдаль. Когда я был уже в прихожей, она вышла за мной. Я чувствовал, мне нужно еще что-то сказать ей.
— Хотите утку? — нелепо выдавил я из себя. — Я мог бы принести вам утку… Если вы возьмете…
— Утку? — спросила она удивленно. — Живую?
— Живую.
— Нет, спасибо. Я не знаю, что с ней делать, — сказала она, прикрывая за мной дверь прихожей. Я стоял на лестничной площадке и от жгучего стыда готов был биться головой об стенку.
К Пиште Вирагошу я добрался в полдень. Перед этим заглянул на нашу старую квартиру, на улицу Непсинхаз. Наверх, в квартиру, я, конечно, не рискнул подняться, ибо привратница встретила меня так, словно увидела живое привидение. Хуже и быть не может. Потому что привидений просто пугаются. А эта сухопарая остролицая женщина, замызганная даже в воскресенье, смотрела и отвечала так, что у меня не оставалось никаких сомнений: не загороди я ей дорогу, она тут же побежала бы за полицейским.
— Жена, — сказал я ей, — послала вам утку, Сильвашне.
Услышав это, она на мгновение заколебалась, глаза ее забегали, как бы ища, где у меня припрятана утка.
— На что она мне, — пробормотала она наконец; но соблазн еще одолевал ее, и, воспользовавшись ее замешательством, я быстро вышел. Добежав до первого переулка, я мысленно поблагодарил жену за уток.
Пишта Вирагош жил с семьей на улице Йожефа, в глубине двора большого трехэтажного доходного дома. Владелец дома на довольно просторном дворе построил длинный одноэтажный барак и в нем пять или шесть квартир с мастерскими. Впрочем, какие там мастерские или квартиры! Обыкновенные сараи средней величины с большими окнами, а рядом несколько тесных каморок — так выглядели эти квартиры-мастерские. Одну из них снимал Пишта Вирагош. На прибитой к двери табличке нарочито, до примитива упрощенными буквами было выведено: «Студия современной живописи и скульптуры». Эта студия и принадлежала Пиште, он был ее владельцем, директором, преподавательским составом. Впрочем, иногда сюда приходили давать уроки, консультировать за несколько пенге коллеги Пишты по искусству, когда их заставляла нужда или нечем больше было заняться. Я тоже здесь подвизался. Студийцы считали все это в порядке вещей. Студийцы? Сюда ходили только гении, презиравшие всякие серьезные занятия. Интеллектуалы-любители, главным образом женщины. Люди с неудавшейся судьбой. А по вечерам и в праздничные дни здесь занималось несколько молодых рабочих, среди которых были и довольно талантливые. С ними Пишта — к чести его будь сказано — занимался по-настоящему, серьезно. И даже не брал с них денег.
