— И пусть вовеки будут прокляты тролли, эльфы, гоблины и феи на Земле, и гиппогрифы с Пегасом в небесах, и все морские племена в пучине водной. Наши священные ритуалы запрещают их. И пусть будут прокляты все сомнения, все странные мечты и все фантазии. И да отвратятся от всего волшебного люди, что хотят быть праведниками, аминь.
И, круто повернувшись, Служитель вышел в темноту. После его ухода лишь ночной ветер праздно заглянул в дверь, а потом захлопнул ее, и длинная комната в кузнице Нарла снова стала такой, как несколько мгновений назад, и только радость, которую испытывали собравшиеся, отчего-то померкла. Так прошло несколько минут, и в конце концов Нарл, поднявшись во главе стола, обратился к старейшинам, первым нарушив это мрачное молчание.
— Разве для того мы столько лет следовали своему плану, — начал он, — разве для того возлагали на магию столько надежд, чтобы теперь отречься от всякого волшебства, проклясть наших соседей — безвредный народ, живущий за границами знакомых нам полей, отказаться от всего прекрасного, что витает в воздухе, и перестать верить в невест утонувших моряков, которые обитают в морской глубине?
— Нет, конечно, нет! — крикнул кто-то, и старейшины дружно глотнули меда.
А потом один почтенный человек встал и поднял повыше рог, до краев полный медом, и следом за ним начали подниматься еще и еще люди, пока все старейшины не оказались стоящими вокруг стола, на котором горели свечи.
— Магия! — воскликнул кто-то, и остальные громко подхватили его крик. — Да здравствует магия!
И Служитель, который, кутаясь в полы широкой белой накидки, пробирался в темноте домой, услыхал этот клич и, крепче сжав в кулаке свою святую эмблему, торопливо прочел заклинание против всех коварных демонов и подозрительных тварей, что могли таиться в тумане.
И в первый день Орион дал своим собакам отдых, однако уже на следующее утро он проснулся рано и, отправившись к вольерам, выпустил своих псов (которые, казалось, тоже были рады ясной, солнечной погоде) и повел через холмы прочь из долины — туда, где лежала загадочная граница Страны Эльфов. На этот раз он не взял с собой ни лука, ни стрел, а только меч и кнут, ибо ему пришлась по сердцу свирепая радость его пятнадцати псов, преследующих однорогого зверя. И эту азартную радость Орион разделял с каждой из собак; убить же единорога из лука было бы удовольствием только для одного.
Весь день он шел через поля, время от времени здороваясь с кем-то из фермеров или работников, и сам отвечал на приветствия и принимал шутливые пожелания удачной охоты. Но когда ближе к вечеру Орион подошел почти к самой границе, люди все меньше и меньше заговаривали с ним, ибо он направлялся туда, куда не ходил никто и куда даже в мыслях не устремлялся ни один из жителей пограничных ферм. Но Орион шагал себе, черпая уверенность в своих собственных радужных мыслях и наслаждаясь молчаливым одобрением верной своры, ибо и Орион, и его собаки были настроены только на охоту.
И так он дошел до самого сумеречного барьера, к которому, теряя свои четкие очертания, сбегали с людских полей живые изгороди — сбегали и в конце концов растворялись в странном темно-синем зареве сумерек, каких не знает наша Земля. Вблизи одной из таких изгородей, — как раз у того места, где она соприкасалась с барьером, — и встал Орион со своими собаками. И если падающий на кусты свет и напоминал что-то земное, то больше всего он походил на лиловатую туманную дымку, которая чудится нам при взгляде, брошенном на живую изгородь с противоположного конца осиянного радугой поля. В небе радуга видна нам ясно, но когда она перекидывается через одно широкое поле, ее дальний конец становится едва различимым для нашего зрения; он скорее угадывается, чем видится отчетливо, и все же отблеск ее странной небесной красоты ложится и на листву живой изгороди, изменяя ее волшебным образом. И порой свет, подобный этому, можно заметить на лепестках последних цветов боярышника, что растет в наших полях.
А сразу за изгородью, у которой притаился Орион, словно жидкий опал, мерцал полный чудес барьер, за который не могут проникнуть ни человеческое зрение, ни слух; только голоса эльфийских рогов изредка доносятся с той стороны, но и они предназначены для немногих ушей. И пока Орион сидел в засаде, рога пели и пели где-то за стеной сумерек и, пронизывая эту преграду тусклого света и тишины магическим крещендо своих звенящих нот, достигали его слуха — совсем как солнечный свет пронизывает пустоту, чтобы осветить лунные моря.
