А потом… Потом стало смеркаться. И они двинули к замку. К замку аль-Укаба над долиной.
Лучше бы он, Хунайн ибн Валид, туда не ходил.
Но он пошел.
Кстати, потом ему приходилось читать труд Али ибн Зара о битве при аль-Укаба. Так в той почтенной книге про замок писано было ровно две строчки: мол, сдался без боя, ибо нашли ворота его открытыми. А в самих стенах верующие оставаться не стали и вернулись к ночной молитве в свой собственный лагерь.
Хунайн ибн Валид очень хорошо понимал, почему трепло и враль Али ибн Зар решил проявить сдержанность и писать кратко.
Ибо то, что они увидели в замке, словами описывать было нельзя. Потому что не положено человеку выговаривать такие слова. И видеть такое – тоже не положено.
Нельзя человеку такое видеть.
* * *
Замок аль-Укаба, закат
Сквозь каменные узоры решетки-шебеке закатное солнце било тысячью маленьких лучиков – острых, как клинки. В восьмиугольном зале не было недостатка в свете: длинные узкие окна располагались тремя лентами, одни над другими. Сплошь покрытые резьбой стены покоя делали его похожим на трубку калейдоскопа: арабески вспыхивали цветными изразцами и золотом вязи.
– Фатиха, стих двадцать пятый, – тихо сказал Тарик, водя глазами по золоченым извивам фриза с изречениями из Книги Али. – «И обрадуй тех, которые уверовали и творили благое, что для них – сады, где внизу текут реки. Всякий раз, как им даются в удел оттуда какие-нибудь плоды, они говорят: "Это – то, что было даровано нам раньше", – тогда как им доставлено только сходное. Для них там – супруги чистые, и они там будут пребывать вечно». Карматам, похоже, не мешали строки из вашей Книги. А, Абдаллах?..
– Помолчи, – сказал аль-Мамун.
В середине зала лежал плоский камень. Белый. Точнее, раньше он был белым. Теперь он стал влажным и бурым. Через то, что лежало на камне, у камня и на полу этого покоя, они перешагивали и перешагивали – все то время, пока шли сюда. К сердцу замка. В церемониальный зал Факельной башни.
К моменту, когда они дошли до этого покоя, смысла говорить какие-то слова, спрашивать, удивляться уже не осталось. Всё было понятно и так. Карматы принесли в жертву и убили всех рабов, рабынь, слуг и челядинцев, не способных держать в руках оружие. Всех до единого.
Поэтому люди и сумеречники, дошедшие до восьмиугольного зальчика, стояли и молчали. Многие не дошли, потому что их стошнило. Сумеречники в какой-то момент просто закрывались рукавами и выходили, пошатываясь.
– Помолчи, – зачем-то повторил аль-Мамун.
В закатном покое зудели мухи. Полчища мух и оводов.
Проследив полет жирного сытого насекомого, халиф вздрогнул: муха села на широко раскрытый глаз женщины. И поползла вдоль откинутых длинных ресниц. Потом вылезла и полезла в приоткрытый рот – оттуда тянулись потеки клейкой загустевшей крови.
– Это не могли сделать люди, – вдруг сказал халиф. – Это дело рук демонов.
Тарик устало покачал головой:
– Нет, Абдаллах. Не демонов. Это люди. Просто люди, Абдаллах.
Аль-Мамун, во власти какого-то странного, нехорошего оцепенения, не мог оторвать взгляда от мухи, перебирающей лапками по вываленному черному языку женщины. Потом халиф встряхнулся. И твердо сказал:
– Нет, Тарик. Я знаю людей и их поступки. Это – не люди.
И, разворачиваясь к выходу, отрывисто приказал:
– Сжечь здесь все.
И добавил – сухим, ломким голосом:
– Мы больше не берем пленных.
* * *
Лагерь войск халифа, ночь
Пожар замка в предгорьях сделал ночь светлой. Аль-Укаба полыхал, подсвечивая небо до бледно-голубого цвета, а по прозрачной тверди змеились темные ленты перистых облаков. Огонь скрадывал желтизну месяца, тот выглядывал из слоев туч бледной несветящейся плошкой. Облачный поезд уходил высоко-высоко, словно провожая кого-то.
С хрустом наступая на оброненные хворостины – люди жгли костры, много-много костров, от страха, не иначе, – Тарег плелся вперед, стараясь не глядеть по сторонам. Люди в испуге отводили взгляды.
Сзади вышагивали упругим кошачьим шагом сумеречники Меамори. Наконец Намайо не выдержал:
– Тарег-сама лучше знает, как ему поступать, но сей ничтожный все же советует прекратить поиски! Джинн может сидеть у любого костра!
