— Так точно. — Иван мне подмигнул, а потом, видя мое раздражение, подхватил за талию и закружил. — Обожаю, что ты такая ревнивая кошка, барышня Абызова.
— Сам-то не ревнуешь, потому что я повода не даю.
— Ни единого, ни разу не давала.
Мы поцеловались, сначала легко и будто в шутку, потом по-взрослому, да так, что у меня перехватило дыхание, а перед глазами закружились хороводы небесных светил.
— Нам не следует этого делать, — отстранил он меня, тяжело дыша.
— Абсолютно согласна. На холодном ветру в колючих кустах нам этого делать не следует.
Взяв чародея под руку, я притворно зевнула:
— Ужин мы, кажется, пропустили. Наталья Наумовна заругает, а я ей как раз хотела про нас с тобою раскрыться. А теперь получится, что я вроде за нотации мщу.
— Чем раньше ты ей расскажешь, тем менее она будет страдать потом.
— Спорное утверждение. Расскажешь раньше, она будет страдать дольше по времени, но с меньшей интенсивностью страданий… Кстати, а по какому поводу кроткая голубица страдать будет? Ты ей обещал чего? Уста сахарные целовал?
Мы шли довольно быстрым шагом. Поэтому после каждой фразы приходилось делать паузу, чтоб глотнуть воздуха.
— За старое принялась? Разговор переводишь?
Ту я обиделась бесповоротно. Ну что ему стоило меня разубедить? Так, мол, и так, Фима, других дев не лобзал, ибо только ты в моих мечтах. Я бы, конечно, усомнилась, он бы доказывать принялся как словом, так и делом.
К обиде прибавилось разочарование от упущенных возможностей. Поэтому всю оставшуюся дорогу до отеля я хранила молчание. Погода, будто разделяя мои печали, испортилась.
— Лучше разделиться, — наконец сказал Иван Иванович, — не стоит, чтоб барышню Абызову вдвоем со мной прочие постояльцы видели.
— Какая поразительная предусмотрительность! — Изобразив аплодисменты, я ускорила шаг, чтоб далее следовать в одиночестве.
А после почти побежала. Не столько от обиды, сколько от желания не вымокнуть окончательно под все усиливающимся дождем.
В гостиной апартаментов поджидали меня обе Марты. Наталья Наумовна изволила пораньше ко сну отойти, а они, труженицы, и за котиком присмотрели, и прибрались, и в гардеробной порядки наделали, и вот Серафиме Карповне мятный чаек заварили.
Я напиток приняла, присела к столику и посмотрела на девиц с многомудростью:
— Неохота сейчас в игры играть, поэтому выкладывайте как на духу.
Дело оказалось в следующем: господин управляющий вызвал обеих к себе, да и отказал от места.
— Причину какую указал?
— Небрежение обязанностями, — ответила толстушка.
— Это чтоб денег положенных не платить, — вступила худышка. — А на самом деле потому что погода портится, к осени совсем идет, прислуги в отеле понадобится не в пример меньше.
— Вот управляющий и хочет одним выстрелом двух чаек подбить. Он каждый год старается таким образом местным девушкам недоплачивать.
Прихлебывая мятную гадость, я размышляла. Скандалить и требовать справедливости не хотелось. Положим, я пригрожу управляющему страшными карами, судейскими крючкотворами, которых вполне могу себе позволить, и он вернет моим Мартам должности. И что? Через десять дней я остров покину, а девушкам здесь жить. Начальство на них за свое унижение отыграется да на будущее лето сызнова не наймет. Но оставить все как есть я тоже не могу. Горничные пренебрегали обязанностями, потому что по моим поручениям хлопотали. Значит, ответственность на мне имеется.
— Принеси из кабинетика писчие принадлежности, — велела ближайшей Марте. — Метрики свои захватили?
— Конечно, барышня, — обрадовались обе, из чего я заключила, что именно такого решения они желали.
Контракты составлять я умела прекрасно, батюшка любил прихвастнуть, что его наследница по деловым бумагам грамоту освоила. Через четверть часа у барышни Абызовой оказались в услужении горничными девицы Марта Царт двадцати двух лет, мещанка, и Марта Фюллиг двадцати четырех лет, купеческого сословия.
— Чем батюшка торгует? — спросила я толстушку, испытав с нею нечто вроде сословного единения.
— Чем придется, — ответила Марта, — да и то едва концы с концами сводит. Поэтому моя работа для семейства столь важна.
