На прощанье старик протянул сыну руку. Тот склонился и поцеловал ее.
— Это еще что за новые новости? — рассердился старик. — И когда только ты в разум войдешь?! Верно… — старик оборвал фразу и погладил жесткий вихор на макушке младшего сына.
Амбруш Яром включил третью скорость. Когда он выбрался на обсаженное тополями шоссе, небо нахмурилось, пошел дождь.
Теплый весенний ливень барабанил по ветровому стеклу и потоками слез стекал вниз.
«Дворник» пощелкивал, стараясь отогнать эти потоки кверху и не дать им скатиться на расчищенный полукруг стекла. Тополя и шоссе блестели в неярком земном свете.
Амбрушу вспомнился иной свет: о нем были строки в книге, которую — еще до свадьбы — ему читала жена в один из таких же вот пасмурных вечеров; но это была не та книга, о которой он вспоминал по пути в деревню, а другая, тоже старинная.
Когда, взглянув на солнце, ты утратишь зренье,
Глаза свои вини, не яркое свеченье.
Перевод Т. Воронкиной.
«Какой дивный край!» — говорили курортники, говорили его дочь, зять и даже внучка у них научилась: «Какой дивный край…»
— И впрямь красиво, — не без гордости соглашался старик. — Вид прекрасный, — добавлял он.
Все сходились на этом.
У соседа в давильне каждое лето жил художник, человек веселый и шумный. Он утверждал, что на берегах озера нет места красивее и что оно напоминает «due golfi»[12] под Неаполем; там, дескать, тоже можно одновременно любоваться видом двух заливов.
Старик заставил словоохотливого художника объяснить, что такое «due golfi»; где находится Неаполь, он знал и сам. Ему пришлось не по душе, что место, краше которого нет для него в целом свете, нравится кому-то лишь по причине сходства с иным каким-то краем. Не по душе ему был и художник, который за неимением лучшего довольствовался тем, что для него составляло самую суть жизни. Да и то, как этот чужак рассуждал о вечной красоте, старику тоже пришлось не по вкусу; на картинах его природа выглядела как бы отраженной в стекле распахнутого окна; приукрашенная и увиденная из одного угла комнаты.
Вероятно, они говорили о разных вещах. Старик понимал дело так: здесь прекрасно, потому что внучке после городской духоты очень полезен здешний воздух, зелень виноградников красивая, оттого что ее не опалила пероноспора, хорошо и то, что давильни и подвалы находятся там, где им положено быть, и родник неподалеку летом радует чистой прохладной водой, а зимой над ним и водопойным желобом стоит легкое облачко пара.
Еще старику нравилось хорошее настроение летних постояльцев и то, что семья летом собирается у него.
Осенью, во время сбора винограда, местность была красива по-другому, а окружающий мир наполнен иными звуками. Повсюду бродили веселые, раскованные люди, шатаясь словно дети, которые учатся ходить. Они становились такими от молодого, непрозрачного вина; люди лукаво, со скидкой на опьянение, выкрикивали друг другу то, на что никогда бы не отважились при иных обстоятельствах. Старик же, смягчившись под действием вина, вполне терпимо к ним относился и настроен был мирно, тогда как весенним днем обычно терпеть не мог пьяных оргий, решительно им противился во время национальных праздников 15, 21 марта или 1 мая.
Веской, летом, осенью он лишь по праздникам давал послабление душе и телу, неустанно занятым возделыванием виноградника и сада. По сути лишь зимой он созерцал землю, на которой жил: в это время никто не ездит по скользкой дороге, экскурсанты не разглядывают «duo golfi», покрытые бело-зеленым льдом.
Зимние туманы размывали и одновременно резко увеличивали контуры домов, деревьев, стогов сена вдали. Иней украшал, как рождественскую ель, весь окружающий мир, даже усы и брови старика. Потом всходило зимнее солнце, и в его алмазных лучах вырисовывались скелеты ветвей и деревьев: равнодушно-горделивого орешника, по-домашнему добрых яблонь, сучковатых груш и чувственного миндаля.
В промежуток между рождеством и Новым годом, после первого разлива вина, или в один из дней, когда стоял туман — это мог быть и крещенский сочельник, — неизменно один раз в году старик спускался вниз, к молу; это бывало, когда он не ждал гостей, не собирался ничего покупать, когда у него не было никаких дел у замерзшего озера.
