К полудню он добирался до цели. Солнечные лучи окрашивали в медово-желтый цвет прибрежный камыш, обрамляли золотом бледно-голубые, серебристые, искрящиеся гребешки льда. Было приятно сознавать, что он от имени стольких людей любуется этой красотой, где зреет, глубоко затаившись, чудесный, животворный дар, а близкое добро — вдали: снежная перина покрывает камышовую крышу коровника, утепляя его, а внутри стоит приятный дух от коров, глаза у них голубые, с поволокой. В коровьем вымени — молоко, и хорошо, что есть человек, который освобождает его от молока.
В эту пору, под Новый год или после него, уже не слышно было жуткого визга закалываемых свиней, который он старался пропускать мимо ушей. Он понимал, что это самообман, но если обращать внимание на визг, как тогда ходить на пирушки по случаю убоя свиньи, куда его приглашали отовсюду?.. И он шел с удовольствием в сторону вьющегося на рассвете дымка, откуда доносился запах жженой соломы…
А к нему приезжали весной. Приезжали в гости и еще за черенками и семенами. Приезжали и летом, поскольку в его домике и вокруг собирался веселый народ.
Врагов у него не было. Быть может, оттого, что он был уже слишком стар и его не принимали всерьез? Он безбедно жил на пенсию и доход с небольшого виноградника, но деньги эти были столь невелики, что ни в ком не вызывали зависти. Впрочем, на подарки и внучке, и дочери ему всегда хватало.
Старик чувствовал: он достиг возраста старой виноградной лозы, в последние годы жизни она дает уже мало гроздей, зато они сладкие. Этим он утешался, насколько вообще такое возможно. Прививая черенки, он теперь пользовался очками. Его слабеющие глаза лучше видели на расстоянии, чем вблизи. Для него эта местность не была «duo golfi», день ото дня она становилась все краше. Может, и не краше, а роднее, добрее, по-матерински ближе; все легче было представить себе, что скоро он будет отдыхать в земле. На кладбище…
Лучше бы всего на пригорке, над его участком, где уже не растет виноград, а стоят кривобокие деревца, боярышник, кустарник; выпрямишься во весь рост — ветер свищет в ушах, но мгновенно наступает тишина, если опуститься на корточки; безмолвие, здесь можно спать вечным сном.
Это место выбрал он для своей могилы. Хотя иногда подумывал, не лучше ли, чтобы его похоронили на кладбище, рядом с женой. А иной раз в голову приходило и третье место: могила неизвестного человека, неподалеку от дома, на обочине дороги.
Нет, все же он сделал выбор… Наверху! Отсюда далеко видно вокруг, при взгляде на эти холмы с ровными рядами виноградных лоз постигаешь зимнюю суровую бесчувственность родной земли, сулящей в будущем обильные дары, темно-серую угрюмость скал, лишенных даже снега. Косматый лес, заросший кустарником, и, весь зимний мир, своей замороженностью чувств помогающий проникнуть в суть вещей. Все это он заберет с собой, сохранит на радужной оболочке глаз, когда после смерти кто-нибудь закроет их… Может, это будет рука дочери, а может, внучки… пускай даже прохладная рука медицинской сестры… И даже если в тот миг ему суждено быть одному и остаться с открытыми глазами… он все равно сохранит в себе это навсегда.
Отец самым большим несчастьем считал годы филлоксеры, умер он в канун великой войны. Умирал не спокойно, а горестно, тяжело и долго.
Дом, в котором жил старик, купил его отец. Сам он в ту пору достаточно уже подрос, чтобы запомнить день, когда они переселились сюда. Они перебрались из барака для виноградарей, принадлежавшего одному винному торговцу, едва лишь отцу, батраку, удалось скопить денег на покупку дома. Очевидно, деньги это были небольшие, ведь дом окружали заброшенный виноградник да старые фруктовые деревья. К тому времени как виноградник и молодые саженцы начали давать настоящий урожай, отец умер.
Старший брат старика был бобылем, он погиб где-то под Добердо, старик представлял, что это должно было случиться в мрачной, скалистой местности — так он видел поле боя. И старик остался здесь один. Долю сестры, которая вышла замуж за горожанина, он постепенно выплатил. В те годы он батрачил в усадьбе, но жил все в этом же доме. Он никогда не менял место жительства. И остался жить там, когда создан был госхоз и когда он вышел на пенсию.
