— Эй ты, Чернорабочий! — довольно громко произнесла Маргитка.
Аннушка снова надула щеки, а потом громко выпустила воздух. Но вот бабушка рассердилась на него по-настоящему. Она махнула рукой и, обратясь к зятю, предрекла сдавленным голосом: «Не выйдет из него ничего путного».
В глазах у матери заблестели слезы. Она прижала Пишту к себе и погладила по голове: «Ложись-ка спать, ты совсем сонный…»
Пишта выскользнул из комнаты. Он разделся в бабушкиной клетушке, костюм тщательно сложил и повесил на стуле, как того требовала старуха.
Но слова, сказанные ею, врезались в сознание и вызвали безотчетную неясную боль. Запомнились, хотя и не были понятны. И произнесла она их так, что прозвучали они не предсказаньем, а проклятьем.
Перевод С. Фадеева.
1
Старый хирург, профессор Адам Адамфи официально не занимал никакой должности в больнице. Он больше не числился штатным врачом, а скорее сам нуждался в медицинском обслуживании, так что старика только из жалости и уважения к славному прошлому держали при больнице — у него не было никого из близких, и совесть не позволяла его молодым коллегам указать старику на порог; в любом другом месте, вне больницы ему наверняка было бы хуже.
Бедняга стал «ходячей мумией», или «мощами», как называли его молодые врачи.
Все же иногда, хоть и редко, он облачался в белый халат и, мерно кивая головой, обходил палаты, где в былые времена каждый больной ловил его взгляд, пытаясь прочесть в глазах врача надежду на выздоровление, а сестры и начинающие врачи трепетали, когда на них за малейшее отступление от правил мог обрушиться его гнев. Теперь некогда грозный хирург был всего-навсего кроткой и безобидной тенью, и никто не мешал ему расхаживать в белом халате, если уж старику так нравилось.
Иногда он неделями не показывался из своего кабинета, теперь уже, по сути дела, больничной палаты. Однажды прошел ядовитый слух, будто в спешке, не найдя горшка, он оправился в собственный ботинок. Но всем разговорам пришел конец, с тех пор как Маргит, старшая операционная сестра, много лет знавшая Адама Адамфи, стала ходить за ним, никого при этом даже близко к нему не подпуская…
В то утро старый профессор в своем неизменном белом халате, мерно кивая головой, забрел в приемный покой. Главный врач и его ассистент Амбруш Яром, крепко сложенный, но несколько бледный молодой человек, осматривали больного, которого только что доставила «скорая помощь». Оба попросту не заметили старика хирурга, застывшего рядом.
Пациент — мужчина лет тридцати, полный, с признаками ожирения; у него воспаление брюшины, высокая температура. При осмотре выяснилось, что и сердце у больного крайне изношенное, так что он, без сомнения, умер бы на операционном столе.
— Не операбелен, — заключил главврач. — Поместите его в четвертую палату!
Санитарка уже развернула было каталку к выходу.
— Стойте! — неожиданно поднял руку Адамфи, протестующе, повелительно. — Немедленно оперировать!..
Санитарка остановила каталку.
— Позвольте, господин профессор, но сердце…
— Оперировать!
— Господин профессор, вы не прослушали его сердце… Больной… — вежливо улыбаясь, попытался объяснить элегантный главврач, но Адамфи снова прервал его:
— Знаю! Мне достаточно было взглянуть на цвет лица. Полчаса его сердце выдержит.
— Брюшная полость вся заполнена гноем. Если учесть, что и часа было бы мало… Летальный исход во время операции…
— Ну а если не оперировать?
Главврач бросил взгляд на больного; тот был без сознания. Однако на всякий случай врач перешел на шепот:
— Сорок восемь часов.
— Готовьте больного! Оперировать буду я.
Врачи переглянулись. Неприятная штука, когда больной умирает под ножом. Тут не только страдает репутация больницы, но и врачи теряют уверенность в себе.
— И ты дашь согласие? — тихо спросил Амбруш Яром у главврача.
— Да ведь все равно исход предопределен, — шепнул тот в ответ и махнул рукой. Затем обратился к Адамфи: — Если позволите, доктор Яром и я будем вам ассистировать.
Старик высокомерно кивнул и направился к умывальнику. Операционные сестры и ассистенты машинально последовали его примеру.
