Пока секретарша улаживала все формальности, молодой врач позвонил жене.
— Мне надо срочно поехать к отцу.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Просто я привык быстро принимать решения, ты же знаешь, — ответил Амбруш Яром.
— Знаю! За это и люблю тебя. И правду сказать, ты давно его не видел. Так я уложу чемодан, хорошо?
2
Пока он заканчивал дела, наступил вечер. Он сел в небольшой спортивный автомобиль и медленно стал выбираться из лабиринта улиц.
Навстречу лишь изредка с грохотом неслись глазастые — с громадными фарами — грузовики, торопясь доставить большому городу провизию на завтрашний день.
Машина шла плавно. Он мог бы и увеличить скорость, но сдерживал себя, чтобы не нагрянуть домой слишком рано. Да и в руках он как-то не чувствовал привычной уверенности: эта утренняя операция стоила ему нервов.
Амбрушу было двадцать девять лет; два года, как он женат. В семье он был младшим, поэтому-то и смог учиться. Его старший брат работал в кооперативе, на скотном дворе, средний был трактористом, сестры все давно повыходили замуж, мать умерла. Отец жил у Антала, тракториста. В последнем письме, которое под его диктовку писала невестка, так как сам отец писать не любил, он сообщал своему младшему сыну, что здоров, получает пенсию и что все у него в порядке.
Маленькая «шкода» бесшумно скользила по шоссе, выхватывая из тьмы длинные ряды пока еще голых тополей. «Семьдесят три — это много…» — думал Амбруш Яром. Он продрог от пронизывающего ночного ветра… «Много», — повторял он вполголоса. Молодой человек взглянул на свои руки, покоящиеся на баранке: они словно бы жили самостоятельно и совершенно независимо от него выполняли необходимые движения. Сильные, твердые и чуткие руки хирурга.
Ему вспомнилась странная фраза, которую его жена несколько месяцев назад зачитала ему однажды вечером из какой-то книги: «Один час, один день, выхваченный из нашей жизни, пожалуй, еще может быть логичен… но вся жизнь — это сплошной хаос».
Тогда Амбруш только кивнул, смысл этих слов дошел до него лишь сейчас… Он не был поверхностным человеком, просто у него не хватало времени заниматься чем-нибудь еще, кроме медицины. Ни теперь, ни раньше, в университете. Ему приходилось труднее, нежели тем, кто вырос в собственных детских. Но сознание, что ему труднее, в то же время и подстегивало его. Амбруш знал, что он ничем не лучше своих братьев и ему не стать бы врачом, будь он один в семье или родись они после него. Чувство признательности спасло его от зазнайства, заставило самоотверженно работать, и в результате он стал лучшим хирургом из своих однокурсников, все пути перед ним были открыты.
Сейчас здесь, в машине, он решил, что заберет с собой отца. Жена поймет, что это его долг. Да и какой он был бы врач, если бы по отношению к собственному отцу не сдержал клятвы врача, данной всему человечеству?..
Ему хотелось приехать к отцу на рассвете, когда в доме еще только встают, взглянуть на неприбранные постели.
Постель старого Адамфи сестра Маргит содержит в образцовом порядке. А его отец… в какой постели спит он? Ограничивать стариков в еде и питье в теперешнее время не принято, у отца есть пенсия, к тому же от всех ему почет и уважение — словом, у него есть все. Но, взглянув на его постель, он увидит главное: любовь или равнодушие к отцу со стороны домашних… А впрочем, как бы там ни было, все равно отцу с ним будет лучше…
Когда машина подкатила к деревне, на востоке зеленоватыми и белесыми красками пробивался рассвет. Амбруш Яром узнал «мочило» — старое болотистое озерцо, где в давние времена замачивали коноплю. Зимой после школы они каждый день сбегались сюда в сапогах, подбитых гвоздями, кататься на льду. Сапог то и дело с разгону наскакивал на торчащие из-подо льда охвостья жухлой осоки, они падали, ушибались, синяки не сходили с боков и коленок, но все было им нипочем. А в этом году зимы почти и не видели… Наверное, и неделю не продержался лед на озерке, которое сейчас казалось зеленым, — первое ярко-зеленое пятно, увиденное им сегодня на рассвете.
3
Амбруш Яром опоздал, молодой врач забыл, как рано встают в деревне весенней страдой. Брат уже надевал на плечо сумку с провизией, откуда торчали уголки чистого холста. В постели нежились только дети.
