— Все вместе?
— Каждый из нас имеет право видеть управляющего!
— В таком случае подождите, я доложу о вас, — проговорил бавваб и хотел закрыть дверь, но Даабас успел пройти внутрь со словами:
— Будет приличнее, если мы подождем здесь.
За ним устремились остальные, словно стая голубей за вожаком. Хамдан, увлекаемый толпой, хотя и был недоволен безрассудством Даабаса, также оказался внутри ограды. Теперь все хамданы стояли на мощенной плиткой дорожке между садом и саламликом.
— Выйдите вон! — ругался бавваб.
— Гостей не выгоняют! — отрезал Хамдан. — Иди доложи своему господину!
Губы бавваба скривились в презрительной усмешке, лицо сделалось еще более угрюмым. Он повернулся и быстрым шагом пошел в саламлик. Хамданы смотрели ему вслед, пока он не исчез за занавесом, скрывавшим дверь в гостиную. Затем стали разглядывать сад, фонтан, обсаженный пальмами, увитую виноградом беседку, вьющийся по стенам дома жасмин. Их растерянные, блуждающие взгляды снова и снова возвращались к занавесу.
Наконец занавес откинулся и в дверях показался сам эфенди. Лицо его было мрачнее тучи, а быстрые шаги выдавали сильный гнев. Дойдя до лестницы, он остановился на верхней ступеньке. Широкая аба окутывала его тело. Видно было лишь его недовольное лицо, мягкие домашние шибшиб[19] и длинные четки в правой руке. Эфенди обвел всех собравшихся пренебрежительным взглядом и остановил его на Хамдане, который как можно вежливее сказал:
— Доброе утро, господин управляющий!
В ответ управляющий лишь помахал рукой и спросил:
— Кто вы такие?
— Род Хамдан, господин управляющий!
— Кто разрешил вам войти в мой дом?
— Дом нашего управляющего — это и наш дом, все мы под твоей защитой и прибегаем к твоей милости, — быстро сообразив, ответил Хамдан. Лицо управляющего не смягчилось.
— Ты пытаешься оправдать ваше непристойное поведение?! — спросил он.
Даабасу надоела вежливость Хамдана, и он вмешался:
— Мы единая семья, все мы — дети Адхама и Умеймы!
— Это дело прошлое, — возмутился эфенди, — их давно уже призвал к себе Аллах.
— Мы терпим нищету и страдаем от несправедливости, — проговорил Хамдан, — поэтому и решились прийти к тебе, чтобы ты сам увидел, как мы несчастны.
— Клянусь твоей жизнью, — вмешалась Тамархенна, — даже тараканы не вынесли бы такого существования!
Тут Даабас не выдержал и почти прокричал:
— Большинство из нас — нищие! Наши дети голодают, наши лица опухли от побоев и пощечин футувв. Разве такая жизнь достойна потомков Габалауи и наследников его имения?!
При этих словах рука эфенди судорожно сжала четки, он воскликнул:
— Какого имения?
Хамдан пытался помешать Даабасу говорить, но тот — словно хмель ударил ему в голову — продолжал:
— Большого имения! Не гневайся, господин управляющий. Я имею в виду всю ту землю, которой владеет наша улица, возделанные поля и участки окрестной пустыни. Имение Габалауи, господин! Уже не сдерживая гнева, эфенди закричал:
— Это земля моего отца и деда! Вы не имеете к ней никакого отношения! Вы рассказываете друг другу всякие небылицы и верите в них, но у вас нет никаких доказательств!
Тут хамданы заговорили разом, особенно выделялись голоса Даабаса и Тамархенны:
— Об этом все знают! Все!
— Все? — возмутился эфенди. — Ну и что же? Если вы скажете, что мой дом принадлежит не мне, а кому–то другому, разве этого достаточно, чтобы отнять его у меня? Проклятые гашишники! Скажите мне, кто–нибудь из вас получил хоть миллим из доходов от имения?
— Наши отцы получали!
— И у вас есть доказательства?
— Они говорили нам, — проговорил Хамдан, — и мы верим им!
— Это наглая ложь! Убирайтесь отсюда, пока вас не выгнали!
— Покажи нам десять условий! — потребовал Даабас.
— С какой это стати? Кто вы такие и какое имеете к ним отношение?
— У нас есть право!
В это время за дверью раздался голос Ходы–ханум, жены управляющего:
— Хватит тебе разговаривать с ними! Не утруждай себя понапрасну!
— Лучше выйди сама и рассуди нас! — сказала Тамархенна.
— Это разбой средь бела дня! — срывающимся от гнева голосом проговорила Хода–ханум.
— Да простит тебя Аллах, госпожа! Во всем виноват наш дед, который удалился от мира, — ответила ей Тамархенна.
