— Извини, что побеспокоил тебя, Адхам. Мое проклятие в том, что любому человеку, которого я встречаю на своем пути, я так или иначе доставляю неприятности. Имя Идриса сделалось притчей во языцех.
— Как мучает меня мое бессилие помочь тебе. Я не знаю мучения хуже…
Идрис ласково положил руку на плечо брата, нежно поцеловал в лоб и ответил:
— О моих мучениях знаю лишь я сам. К чему требовать от тебя больше того, что ты можешь сделать?! Прощай, оставайся с миром, и пусть все делается по велению божьему.
И ушел.
7.
Впервые за последнее время оживилось лицо Умеймы, когда она с любопытством расспрашивала Адхама:
— А отец никогда не говорил тебе о завещании? Адхам сидел на диване, поджав ноги, смотрел в окно на пустыню, уходящую в темную даль.
— Никто никогда о нем не говорил, — ответил он жене.
— Но ты…
— Я лишь один из его многочисленных сыновей. Умейма слегка улыбнулась.
— Но ведь именно тебя он избрал управлять имением.
— Я же сказал, что никто никогда не говорил об этом завещании. — В тоне Адхама звучало нетерпение.
Умейма снова улыбнулась, как бы желая смягчить его резкость. Она решила схитрить и сказала:
— Выкинь это из головы. Идрис не заслуживает такой заботы, слишком много вреда он тебе причинил.
Адхам повернул голову к окну, печально произнес:
— Идрис, который приходил ко мне сегодня, и Идрис, который вредил мне, — разные люди. У меня так и стоит перед глазами его несчастное, покаянное лицо.
С явным удовлетворением Умейма сказала:
— Я так и поняла из твоих слов. Поэтому и заинтересовалась. А ты вопреки обыкновению невеликодушен.
Адхам вглядывался в густую темноту ночи, а голова раскалывалась от мыслей.
— Бесполезно затевать это, — сказал он наконец. Но твой раскаявшийся брат просит о милости. Видит око, да зуб неймет.
— Ты должен наладить отношения с Идрисом и с другими братьями, иначе когда–нибудь ты окажешься в одиночку против них.
— Лучше бы ты заботилась о себе, а не об Идрисе. Умейма, поняв, что хитростью ничего не добьешься, тряхнула решительно головой и сказала:
— Заботиться о себе для меня означает заботиться о тебе и о том, кого я ношу под сердцем.
Чего хочет эта женщина? А эта тьма за окном, как она густа! Даже высокий Мукаттам поглотила от подножия до вершины.
Адхам молчал. Вдруг Умейма спросила:
— Ты никогда не заходил в маленькую комнатку?
— Никогда. Помню, мальчишкой я хотел заглянуть в нее, но отец запретил. А мать не велела даже приближаться к ней.
— А тебе, конечно, очень хотелось…
Адхам завел этот разговор с женой лишь в надежде, что она отговорит его. Ему нужно было утвердиться в своем решении. А оказался в положении ночного путника, на зов которого о помощи прибегает грабитель. Умейма продолжала расспрашивать:
— А стол, в ящике которого находится серебряный ларец, ты знаешь?
— Всякий, кто бывал в комнате отца, знает этот стол. Зачем ты спрашиваешь?
Умейма встала с дивана, приблизилась к мужу и прошептала с видом искусительницы:
— Неужто тебе не хочется узнать, что написано в завещании?
— Ничуть, — решительно возразил Адхам. — Почему мне должно этого хотеться?
— Кому же не интересно узнать свое будущее!
— Ты имеешь в виду твое будущее?
— Мое и твое. И будущее Идриса, которого тебе все же жаль, несмотря на его козни.
Эта женщина словно подслушала его мысли. Адхам начал злиться. Желая положить конец разговору, он отвернулся к окну.
— Я не хочу делать того, что не угодно отцу. Умейма удивленно вскинула подведенные брови.
— Но почему он это скрывает?
— Это его дело. Ты сегодня задаешь слишком много вопросов.
Словно размышляя вслух, Умейма продолжала:
— Будущее. Мы узнаем свое будущее и сможем оказать услугу несчастному Идрису. Для этого стоит только прочесть бумагу так, чтобы никто этого не видел. Я уверена, что ни друг, ни враг не смогут упрекнуть нас в дурных намерениях по отношению к отцу.
Адхам в это время, глядя в окно, любовался звездой, которая светилась ярче всех остальных, и, не обращая внимания на слова жены, сказал:
— Как прекрасно небо! Если бы не ночная сырость, я сидел бы в саду и безотрывно смотрел бы на него сквозь ветви…
— Не приходится сомневаться, что в завещании он кого–то выделил…
