Борис начал процесс христианизации во всем государстве; все его подданные должны были пройти обряд крещения. Но целую страну невозможно просто и в одночасье обратить в другую веру. Булгарская аристократия также оценила свое положение. Некоторые из бояр, возможно, были привязаны к своей старой религии; и все радели за соблюдение своих прав. В гневе они подстрекали народ всех десяти областей царства против хана, и Борис скоро оказался окруженным в своем дворце в Плиске огромной бурлящей толпой. Удивительно, что помогло хану избежать опасности в столь критической ситуации, так как рядом с ним находились лишь некоторые преданные последователи; люди начали говорить о божественном вмешательстве, и ко времени, когда эта история достигла Западной Европы, божественное вмешательство представлялось всем весьма внушительным. Рядом с Борисом, как говорили во Франции, находилось только сорок восемь христианских товарищей[207]. С отчаянной храбростью они вышли перед толпой, призывая имя Христа и одевая крест на свою грудь; но когда ворота открылись, семь священников, каждый с зажженной тонкой свечой в руке, встали перед ними. И тогда бушующая толпа увидела странные знаки. Им показалось, что дворец охватил огонь, и он падал на их головы; а впереди лошади сподвижников хана поднялись на дыбы и передними копытами били по мятежникам. Ужас охватил людей: неспособные сопротивляться или бежать, они пали на землю и лежали в бессилии.
Как бы то ни было, восстание было сокрушено, и Борис мог отомстить, что совсем не соответствовало человеку, ставшему приверженцем христианской смиренности, но оказалось благотворным для его страны. Пятьдесят два аристократа, возглавивших восстание, были казнены, а вместе с ними и их дети. Лидеры семей, соперничавшие с монархом, были, таким образом, навсегда вычеркнуты из жизни страны. Мятежники, принадлежавшие к средним и низшим слоям, были разделены и получили прощение; их оппозиция основывалась на искренних религиозных чувствах, а не на политических доводах; они не имели никаких социальных предубеждений, могущих противодействовать их окончательному обращению в христианскую веру.
Но даже при том, что боярская оппозиция была разгромлена, обращение народа в христианство не привело немедленно к тому результату, на который рассчитывал Борис. Император твердо предписал в соглашении с булгарским ханом, что новая церковь должна находиться в духовном подчинении престолу в Константинополе. Соответственно, в Болгарию прибыли многие греческие священники, чтобы организовать ее структуру и преподавать истинное вероучение, в то время как сам патриарх написал письмо булгарскому монарху, «моему любимому сыну Михаилу, правителю Булгарии… достойной награде моих трудов». Он написал чрезвычайно длинное письмо. В самом его начале помещался полный отчет о символе веры, как он был установлен на всех семи Вселенских соборах. Затем, упомянув об общих принципах этики и показав, как они проистекают из двух заповедей Нового Завета, патриарх продолжил рассуждать о круге обязанностей хорошего князя, используя при этом примерно сотню изысканных афоризмов и проницательных комментариев, проистекающих из всей мудрости евреев и греческих философов[208]. Историки с тех пор изумлялись письму, свидетельствующему о покровительстве и метафизической чувствительности патриарха, обращавшегося к простому варвару, который желал решать лишь простые проблемы, прилично ли ношение брюк и расценивать ли тюрбаны как шляпы. Но Фотий знал свое дело. Высокие церковные власти не должны были беспокоиться относительно деталей: их цель состояла в том, чтобы впечатлить варваров, а не примирять их. Тайнами истинной веры обладал только патриарх. Это лучше всего демонстрировало хану примерный статус его страны и государства императора, так как он не понимал ни одного слова о тех предметах, которые, очевидно, являлись темой обычных разговоров в Константинополе. Фотий оказался дальновидным политиком: он всегда сохранял свое достоинство, даже за счет дипломатических потребностей момента.
