Такое положение вещей отнюдь не равносильно прекращению функционирования объективных экономических «закономерностей». Напротив. Они остаются в силе еще долгое время после победы пролетариата и отмирают, подобно государству, только с возникновением бесклассового общества, полностью стоящего под человеческим контролем. Новизна сегодняшнего положения равносильна лишь — лишь! — тому, что слепые силы капиталистического экономического развития толкают общество в пропасть, что теперь буржуазия уже не в силах сдвинуть общество с «мертвой точки» его экономических законов после коротких колебаний; что теперь, вразрез с этим, именно пролетариат получает возможность, сознательно используя наличные тенденции развития, придать самому развитию другое направление. И таким другим направлением является сознательное регулирование производительных сил общества. Когда имеет место сознательная воля к этому, имеет место воля к «царству свободы»; делается первый сознательный шаг на пути его осуществления.
Впрочем, этот шаг «необходимо» следует из классового положения пролетариата. Однако сама эта необходимость имеет характер скачка[14]. Практическое отношение к целому, действительное единство теории и практики, которые были присущи действиям пролетариата в прошлом, так сказать, бессознательно, здесь обнаруживаются ясно и сознательно. Также на более ранних стадиях развития акции пролетариата часто скачкообразно увлекались на такую высоту; ее взаимосвязь и преемственность с предшествующим развитием впервые осознавалась и могла быть понята как необходимый продукт развития лишь задним числом. (Достаточно вспомнить только о государственной форме Парижской Коммуны 1871 года). Но тут пролетариат должен осуществить этот шаг сознательно. Не удивительно, что все пленники мыслительных форм капитализма страшатся этого скачка, со всей энергией своего мышления цепляются за необходимость, за «закон повторения» явлений, понимаемый как «естественный закон», и отрицают все принципиально новое, о чем у нас не может быть никакого «опыта», как нечто невозможное. Наиболее четко данное расхождение после того как оно было затронуто уже в дебатах о войне, было подчеркнуто Троцким в его полемике с Каутским. «Ибо фундаментальный большевистский предрассудок состоит как раз в том, что скакать на лошади может научиться только тот, кто крепко на ней сидит» [15]. Но Каутский и ему подобные имеют значимость лишь в качестве симптомов положения дел: как теоретическое выражение идеологического кризиса рабочего класса, как момент его развития, когда он вновь пугается неопределенной чудовищности своих собственных целей, своей задачи. Он способен взять на себя ее выполнение и взять лишь в этой сознательной форме только при том условии, что он не желает погибнуть вместе с буржуазией в руинах ведомого кризисом к своему краху капитализма, погибнуть бесславно и мучительно.
3.
Если меньшевистские партии являются организационным выражением этого идеологического кризиса пролетариата, то коммунистическая партия, со своей стороны, есть организационная форма сознательного приступа к этому скачку и, таким образом, первый сознательный шаг к царству свободы. Но точно так же, как выше было прояснено само общее понятие царства свободы и было показано, что его приближение никоим образом не означает, что внезапно прекращается действие объективных необходимостей экономического процесса, так и тут следует также ближе рассмотреть теперь это отношение коммунистической партии к грядущему царству свободы. Прежде всего, следует констатировать: свобода не равносильна здесь свободе индивида. Отсюда не следует, что развитое коммунистическое общество не будет знать свободы индивида. Напротив. Оно станет первым обществом в истории человечества, которое принимает всерьез требование свободы индивида и осуществляет его на деле. Но эта свобода отнюдь не будет подразумеваемой сегодня идеологами буржуазного класса свободой. Чтобы завоевать общественные предпосылки действительной свободы, надо пройти через битвы, в которых погибнет не только современное общество, но также продуцированный им человеческий род. Маркс заявляет: «Нынешнее поколение напоминает тех евреев, которых Моисей вел через пустыню. Оно должно не только завоевать новый мир, но и сойти со сцены, чтобы дать место людям, созревшим для нового мира»^. Ибо «свобода» современного человека есть свобода индивида, изолированного овеществленной и овеществляющей собственностью: это свобода
