Она подалась вперед и, вцепившись руками в край стола, напрягла зрение. В голове у нее мутилось, хотя она еще и не пригубила загадочного темного напитка. Она поймала себя на том, что уже довольно долго не сводит глаз с одной из шкатулок. «Завистливая Королева»— так ей вздумалось назвать этот портрет. Лицо, изображенное на нем, выглядело почти карикатурным, оно смешно съежилось, иссохло, глаза казались непомерно большими, из приоткрытого рта торчали зубы.
Влемк открыл глаза.
«Ваше здоровье», — беззвучно сказал он с убийственной усмешкой — или так показалось Королеве? — и поднял бокал.
Вскоре к ним присоединились еще двое друзей Влемка — так они, по крайней мере, представились, — и Влемк ничего не возразил, только снова закрыл глаза. Один из них утверждал, что он — бывший скрипач, другой же ничего не утверждал, он лишь бросал мимолетные взгляды на ее шею и время от времени посматривал на дверь, словно ожидая появления еще каких-то «друзей». Королева почти задыхалась. Всю жизнь она презирала все пошлое, безобразное и избегала его. Но, оказавшись в самой гуще пошлости и безобразия, она стала сомневаться в том, что была права. Раньше ей нужны были цветники без насекомых. Теперь она думала иначе. Ей хотелось лишь видеть. Но ее сознание затуманилось. Она попыталась собраться с мыслями. Пальцы ее потеряли чувствительность.
Поэт болтал какую-то чушь, и понять его было трудно.
— Предположим, — говорил он, и его лицо с желтыми полумесяцами под глазами стало наплывать на нее, — Предположим, что бог — это паук.
Она ждала; казалось, поэту больше нечего сказать. Но когда она рассеянно посмотрела на бывшего скрипача, поэт встрепенулся и, отчаянно содрогаясь, продолжал:
— Из собственных выделений прядет паук свою нить.
Он рванулся к ней, пытаясь погрозить кулаком, но ударился локтем о край стола, да так сильно, что взвыл от боли и на глазах у него выступили слезы. Бывший скрипач покачал головой и сказал:
— Послушай…
Разъяренный поэт размахнулся левой рукой и ударил бывшего скрипача в грудь.
— Но паук еще и жалит! — крикнул он. Его голос, пронзительный и тонкий, напомнил ей голос говорящего портрета, и тут она вспомнила, что портрет этот и есть она сама. Она взглянула на Влемка. Он спал.
Поэт заплакал. Бывший скрипач тихо сказал:
— Этот человек до мозга костей пропитан ненавистью. Но разве он виноват?
Она с надеждой посмотрела на субъекта, не сводившего глаз с ее шеи. Но от его взгляда у нее все похолодело внутри. Нервно улыбнувшись, она потупилась и спросила:
— А чем вы занимаетесь?
Не меняя выражения лица, он вперил в нее пристальный взгляд; у нее возникло жуткое ощущение, будто она падает в бездну. Движением глаз он приказал ей заглянуть под стол. Она посмотрела вниз, закусила губу и густо покраснела. Под столом, в полумраке, почти касаясь ее туфель, поблескивало лезвие топора. Инстинктивно, еще не осознав того, что она делает, Королева потрогала шею рукой. Субъект усмехнулся, глаза его превратились в расплывчатые пятна. Она прижала обе руки к груди — сердце отчаянно колотилось, жгло под ключицей.
Влемк-живописец приоткрыл глаза, поднял брови и посмотрел на своих друзей. Потом перевел взгляд на Королеву, как бы спрашивая, что случилось, и снова опустил глаза — на свои колени. Взял мешок и стал складывать в него одну за другой шкатулки. У Королевы был вид ребенка, который с мучительной болью расстается со своими сокровищами. Каждое из этих безобразных чудищ, исчезавших в мешке, представлялось ей частью собственной плоти, но она не проронила ни звука. Кончив укладывать шкатулки, он затянул шнурок мешка, отодвинул стул, поднялся и жестами показал ей на дверь. Она тоже отодвинула стул и встала, учащенно дыша и чувствуя дрожь в коленях. Поэт заворчал. Субъект с топором поднял голову и с сожалением взглянул на ее шею. Она старалась не смотреть на него, но не могла совладать с собой; наконец живописец, обойдя вокруг стола, предложил ей руку. Она крепко в нее вцепилась. По дороге к выходу она, не выпуская его руки, оглянулась: никто их не собирался окликнуть, никто не требовал платы. Это следовало обдумать, но голова ее была слишком занята мыслью о топоре.
