— Не бойся, — сказала Королева.
Горничная смотрела, выпучив глаза, раскрыв от удивления свой маленький рот.
— Дай мне что-нибудь из твоей одежды, — попросила Королева.
В тот вечер Королева, переодевшись в чужое платье, отправилась в город одна.
Ей никого не удалось обмануть, даже самых тупых завсегдатаев кабака, но все делали вид, что не узнали ее. Королева, настороженная, гордая, стояла бок о бок с бывшим скрипачом.
— Вы не будете возражать, если я сяду? — спросила она.
Бывший скрипач растерянно взглянул на своих друзей, потом снова на Королеву, после чего, нахмурясь, кивнул головой и рывком подал ей стул.
Это был самый странный, самый веселый и жуткий вечер в ее жизни — другого такого вечера она не припоминала. Ей казалось, что все ее подозрения оправдались: ее упорядоченная жизнь — безумие, а безоглядное, необузданное приятие — и только оно — всего, что бы ни исторгло с блистательным равнодушием человечество, — истинно и верно. Прежде ее представление о распутстве, когда она о нем грезила, сводилось к тому, чтобы петь и плясать, подобно цыганам, драться кулаками, как мужчина, или ругаться бранными словами. Теперь, вспомнив об этом, она откинула назад голову и залилась безудержным смехом. Нет, нет, совсем не то. Это было нечто более изумительное и мерзкое. Это был запах подмышек рассерженного на музыку бывшего скрипача, когда скрипач, обняв ее, едва не упал вместе с ней со стула. Ощущение холода, когда она прикоснулась губами к щеке спящего поэта — в этот момент она поклялась бы, что он мертв, — и жар пальцев будущего убийцы, когда тот, медленно опустив руку и придавив к неструганому столу ее ладонь, устремил на нее пронизывающий взгляд.
«Очень хорошо, — подумала она; было далеко за полночь, ее веки настолько отяжелели, что глаза стали узкими, как щелки. — Очень, очень хорошо…» Она тщетно силилась вспомнить, что хотела выразить этими двумя словами. Глаза всех трех ее кавалеров остекленели, как глаза дохлых кошек, которых ей приходилось видеть на обочинах дорог.
— Очень хорошо, — убежденно повторила она и погрозила убийце пальцем. Ей хотелось казаться дерзкой и развязной. — Ты, я полагаю, знаешь, что мой отец умер?
Убийца смотрел на нее с прежним выражением. «Ну конечно, знает, знает!»— решила она и затрепетала от острого ощущения жизни. Жизнь, смерть — что они значат для художников? Она усмехнулась, окинула взглядом зал, машинально нащупывая пальцами бокал и стараясь сморгнуть туманную пелену. Дым, полумрак, люди, чья-то высокая расплывчатая фигура стоит у двери. Она опустила голову и усмехнулась, потом повернулась к убийце.
— Хорошо, — произнесла глубоким голосом. — Тебя, наверно, интересует, зачем я сюда пришла? Ха-ха-ха! — Ей казалось, что смех у нее нежный, девичий. Она приняла устойчивую позу, глаза ее сосредоточились на лице убийцы, ей пришло на ум, что пора сказать правду. Продолжая смотреть ему в глаза, она отпила из своего бокала. — Полагаю, ты знаешь, что мой отец умер? Ну так вот… — Она начала приходить в себя, рассудок подсказывал ей, что она выставляет себя на посмешище, что выглядит нелепо. — Очень хорошо! — сказала она и улыбнулась. Убийца засунул руки под стол и стал проделывать какие-то манипуляции с топором. Высокая фигура отделилась от двери и шагнула в их сторону, потом проследовала дальше. Это был полицейский. Убийца отер лоб. Полицейский сел в углу зала. Он достал трубку и набил ее табаком. Королева поджала губы и сказала:
— Наверно, мы все умрем, не так ли?
Тут она почувствовала, что плачет.
11
Влемк с трудом поверил своим глазам, когда наутро обнаружил ее, серую, как привидение — одна ее нога была без туфли, — в канаве среди обрывков газет, устричных раковин и прочего мусора; ледышки засыпали ее, как мелкие осколки стекла, а волосы у нее побелели. С первого взгляда ему стало совершенно ясно, что с ней случилось и в чем ее беда, ибо, как ни странно, лицо ее в эту минуту было в точности такое же, как на одном из тех жестоких, злых ее портретов, что он написал когда-то. Присев на корточки с простертыми вперед руками, он глядел на нее, широко открыв глаза; потом, придерживая одной рукой шляпу, обежал вокруг, почему-то выбирая место почище, где бы встать на колени, но тут же досадливо тряхнул головой, поняв, как это глупо, и, вне себя от страха, упал на колени и приложил ухо к ее груди. Уж не замерзла ли, жива ли? Он сразу же уловил биение ее сердца — оно работало исправно — и с радостью и облегчением похлопал ее по щеке. «Да, да! — мысленно воскликнул он, озираясь по сторонам. — Надо спешить!» По щекам его текли холодные от ветра слезы. Он расставил колени, принимая более устойчивое положение, и стал думать, как лучше подсунуть руки, чтобы ее поднять.
