Так осторожно, расчётливо, тщательно готовился Мстиславский к схватке с царём, долго готовился и терпеливо, и выжидал так же терпеливо и хладнокровно, не позволяя себе увлечься ни одной из тех соблазнительных возможностей, которые появлялись раньше. Он видел, как соблазнялись другие, бросаясь опрометчиво в бой, и терпели поражение, не понимая его причин. А он понимал, что, борясь с царём, они боролись на самом деле друг с другом, помогая Ивану легко расправляться с ними. И потому он был терпелив и выжидал, выжидал, выжидал, выбирая самый верный момент.
И вот наконец он почувствовал и осознал, что настала долгожданная и, быть может, единственная пора, когда он мог позволить себе действовать. Он видел, как стремительно нарастала пустота вокруг царя: рядом с ним оставались только те, кто уже ничем не мог ему помочь, те, у которых не было никакой силы, те, которые только усугубляли эту пустоту, потому что сами нуждались в защите и надеялись найти её у него.
Если раньше Иван находил поддержку кое у кого из княжат — за него шли суздальские княжата, стародубские, за него шли Воротынские, то теперь они все до одного были против. Уложение, которое он принял в прошлом году, запрещавшее княжатам распоряжаться по своей воле принадлежавшими им вотчинами, вконец разделило его с ними на две непримиримые стороны. Только несколько родов старомосковского боярства, по большей части захудалых, вроде Басмановых или Салтыковых, да горстка дьяков, — вот все, кто был сейчас с ним, а дальше — пустота и отчуждённость которая неотвратимо перерастала во вражду — и тайную и явную, с каждым днём становившуюся всё серьёзней, угрозливей, опасней.
У противников Ивана пока что было немного силы, но у него самого её было ещё меньше, и даже всевластные Захарьины, которые всегда и во всём шли за ним до конца, не прибавляли ему сил, потому что их всевластие и могущество всецело зиждились на его собственном всевластии и могуществе. Стоило только поколебать царскую власть, как могущество Захарьиных распалось бы в прах.
Таков был неотвратимый ход событий. И хотя казалось, что сам Иван не чувствует и не осознает этой опасной пустоты и отчуждённости, начавшей окружать его, продолжая опрометчиво нагнетать её, Мстиславский тем не менее видел и понимал, что на самом деле всё иначе: Иван всё чувствовал, всё сознавал и страшился этой возрастающей вокруг него враждебности и искал, чем бы можно было оградить себя от неё и защитить, но, страшась и ища защиты, он изо всех сил стремился не давать воли своей душе, своим чувствам, стремился подавить и подавлял свою неистовую страстность, препоручив всё разуму. Но и это тоже было на руку Мстиславскому. С разумом Ивана он как раз и мог тягаться, и всё, что исходило от него разумного, почти никогда не ставило Мстиславского в тупик: он мог предвидеть и предугадывать многие его действия и поступки, когда тот действовал расчётливо и трезво. Не раз Иван, убеждавшийся в его проницательности, говорил ему с недовольством и угрозой: «Ох, Мстиславый, по моей мысли ступаешь, след в след. Гляди, как бы не угодил во вспуду![87]»
Мстиславский отвечал с обычной невозмутимостью, осторожно, но недвусмысленно: «Гляжу, государь! Да как присловье сказывает: видит око далеко, а ум ещё далее!» А иногда — даже с вызовом: «Где один ум изловчится, там другой не оплошает!»
Да, Мстиславский был уверен, что не оплошает. В личной схватке с царём, в схватке, где схлестнутся их умы, он не даст маху. Другое тревожило его. Знал он, что за ним могут пойти многие: его имя, родовитость, знатность — всё это привлекает, придаёт уверенность и силу, особенно тем, у кого её не так много, как злобы. Но знал он также, что многие могут и не пойти — как раз самые нужные, те, у кого и злобы и силы в достатке, или пойти, но до определённого рубежа и во имя определённой цели. А цель эта и рубеж — свержение царя. К этой цели все будут идти вместе. А дальше? Что будет дальше? Вот это было самым неведомым и самым тревожным.
Для Мстиславского свержение царя не было самоцелью, как для других — для того же Кашина, Шевырева, Куракина, которых он не устраивал, которым был «не в нутро», потому что не хотел делить с ними власть, не хотел считаться с ними, ублаговолять их спесь, честолюбие... Им нужен был просто иной царь, на которого они могли бы надеть хомут и понукать им как вздумается. И они давно присмотрели такого царя — Владимира Старицкого. И тот готов был принять и хомут и удила и тайно ждал этого как высшего счастья.
