Решив довести дело с Пименом до конца, и, по свойству своей натуры, как всегда твёрдо и окончательно, Евфросиния стала раздумывать и подыскивать, кого направить к нему, а главное — какой повод изобрести для этого? Какой найти предлог?
Не мудрствуя лукаво, она выбрала самое простое: послать в ризницу Святой Софии какой-нибудь дар — икону или плащаницу. В её мастерской как раз был в работе один роскошный покров, предназначавшийся ею в качестве вклада для Иосифо-Волоколамского монастыря, и с этим-то покровом, взявшись поторапливать своих золотошвеек, она и намерилась отправить к Пимену своего посланца.
Марфа Жулебина долго крепилась, глядя на её приготовления, наконец не выдержала, принялась отговаривать, остерегать: понимала она и другую сторону опасности. Одно дело сказать Пимену словом (что бы ни сказать!), другое — послать грамоту. Слово в кошель не положишь, не принесёшь и не явишь — вот, мол, крамольное, вредное, преступное слово. А с грамотой, где всё это чёрным по белому, — проще простого!
Когда составляли грамоту для Куракиных, Марфа тревожилась меньше, знала: те в руки её никому не дадут и, если чуть что, непременно уничтожат. Теперь же душа её разрывалась.
— Ты бы, матушка, и вправду не торопилась больно. Заторопка со спотычкой живёт! Князь Димитрий! Куракин разумен. Рассудил он здраво, и тебе не следовало бы небречь его доводами. Мужеский ум не чета нашему, бабьему. Орёл воззирает с небес, курица — с насеста.
— Иной раз лучше глядеть с насеста, нежели с небес. Князь Димитрий разумен, а вот же не разумеет, что без Пимена нам Новограда не поднять. В Новограде владыка — что в Москве великий князь. Ежели Пимен не будет с нами, мы ничего не добьёмся. А ежели и добьёмся — великими трудами, — то единого его слова будет достаточно, чтоб разрушить все наши труды.
— Дерзнёт ли он изречь тогда то слово? Ан как оно будет противу его самого? А нынче донести на тебя — дерзнёт! Получит твою грамоту — и к Ивашке...
— Кабы не заехал он в Старицу, думала б так и согласилась с тобой, а нынче не думаю... Сама говоришь, он выгод приискивает. А какие ему выгоды сулятся от того, что он донесёт на меня? Истинной любви Ивашкиной ему не заслужить ничем. И он ведает о том. А та, которую вдруг явил Ивашка, не обольщает его. Он знает ей цену, знает, отчего появилась она. Знаю и я... Самое страшное для Ивашки — лишиться поддержки Церкви, а нынче всё клонится как раз к тому. Иосифляне, прелукавые его заступители, крепко заплошали. Архиепископ тверской Акакий в великой немощи, и Гурий Казанский — також чуть жив, да и сам Макарий в нави зрит[66]. Трифон Полоцкий да Никандр Ростовский — вот всё прелукавое воинство Ивашкино. Варлаама Коломенского я уж в счёт не беру: сказывают мне, что та епанча на оба плеча. А нестяжателям вон какой счёт: сам Пимен, да Афанасий Суздальский, да Симеон Смоленский, да Филофей Рязанский, да Матвей Крутицкий! Того и гляди, подомнут они под себя иосифлян. Худо придётся тогда Ивашке. Вот он и выгребает к другому берегу — к нестяжателям. Милости источает, любовь... Но то любовь оборотня, упыря! Минет час, и он явит свой истинный лик. Кто-кто, а уж Пимен знает об том! Знаю и я... С нестяжателями Ивашке николи же не сыграть свадьбы, хотя и зарится он на их приданое. Земли, сёла, вотчины — всё, чем владеют монастыри, получил бы он, согласись с нестяжателями и прими их сторону... Да не примет, не согласится — николи же! Разве может он согласиться, что Божья, духовная власть выше его, мирской?! А нестяжателей с того нипочём не сдвинуть. Как написали они в своих книгах: «Благо есть уповати на Господа, нежели уповати на князя», так на том и стоят неотступно.
— Не смыслю я, матушка, в том ничего. Что там осифляне, что нестяжатели, какое меж них рассечение? Для меня они все попы и все одним миром мазаны. Буде, и есть среди них праведники, да где они? Не вижу покуль. А вижу, что каждый из них, како и все мы в миру, лише о себе стряпает и своим хотением движется. Пимен жаждет взойти на святительское место, и коли понадобится заплатить за то место предательством, он заплатит. Ты в том не усомняйся!
