Светало. В печурке пылали дрова и грелась кастрюлька кофе; перед Мартоном стояла мать и мягким голосом звала его: «Мартонка, вставай, кофе уже согрелся». И было хорошо, тепло. Потом и отец пришел из мастерской, сел к столу завтракать и сказал: «У меня очень хорошие дети, куда лучше, чем у Ракитовского». Затем все потемнело.
Мартон голый стоял на улице. Навстречу ему ехала телега. Напрасно хотел он посторониться: если шел направо — телега тоже повертывала направо, шел налево — и телега тоже поворачивала налево. Лошади в запряжке не было, и все-таки телега катилась, только на козлах сидел человек — тетя Доминич, и телега наезжала, наезжала Мартону на ногу… и он проснулся.
На ляжке лежала какая-то чужая нога, он спихнул ее, не понимая, где он; пощупал голову, лежавшую рядом: «Отто… Отто…» — но не узнал брата; затем хотел произнести «мама», но голоса не было. Он искал окно, какой-нибудь свет: может быть, узнает, где находится. Но окна не нашел. Кругом была густая темь. «Может, я упал куда-нибудь, — подумал он, — и теперь уже день, только никто меня не замечает, и я останусь здесь навсегда, и никто не придет за мной…» Запах и воздух были чужими, он чувствовал, что находится не дома, — но где же тогда?
Потом он заснул. Утром проснулся усталый, бледный. Тщетно вытащил Йошка все свои игрушки: поломанный перочинный нож, три глиняных шарика, надтреснутую раковину и три старые костяшки от домино. Мартон играл вяло. Настроение не стало лучше.
3
Ребят в доме не было, и г-н Фицек мог размышлять сколько угодно. Но, видимо, размышления в этом случае помогали мало. Японец, который после знаменательного выезда много раз подсоблял г-ну Фицеку и сделал его одним из своих «подопечных», уже несколько раз предлагал ему: «Пойдем, Фицек, на улицу Бема. Не бойся, там, где живут тысячи, и ты не сдохнешь». Г-н Фицек еще целую неделю странствовал повсюду, нашел на улице Луизы новое помещение под мастерскую — подходящее, даже водопровод там был, цена тоже не слишком высокая, и на этой улице работал только один сапожник. Словом, по его отчетам жене об этих экскурсиях все было в порядке, недоставало только денег: надо было внести квартирную плату за три месяца вперед и закупить необходимые инструменты.
Не оставалось ничего другого, как нанять на улице Бема недельную квартиру: комнату и кухню за семь форинтов в неделю, где над кухней на маленькой дощечке было написано: «74 м>3. 7 душ»[18]. На эти деньги, если платить вперед за три месяца, можно нанять квартиру, и не в одну комнату, а в две, даже на улице Дамьянича — в хорошем месте, а не там, где живут яссы, налетчики, воры и проститутки. За один форинт в день, за триста шестьдесят форинтов в год даже в центре можно было бы снять квартиру, только надо было бы вносить за три месяца вперед, здесь же сдавали квартиры на неделю, и уполномоченные наследников Грашалковича выжимали из жильцов последние соки.
Улица Бема! Слава ее была еще хуже, чем сама действительность. Прохожий даже днем не хотел туда заглядывать, а вечером и тем более ночью дрожь охватывала каждого, кого судьба принуждала проходить по этой неосвещенной улице. Полицейский днем еще кое-как выстаивал на посту, но когда начиналась драка, то никакой зоркий глаз не разыскал бы его. Редко случалось, чтобы ночью полицейский был на посту. Когда какой-нибудь слишком усердный блюститель порядка желал изменить это положение, ему без всяких обиняков предлагали перейти в полицию «на том свете».
Отто минуло десять лет, и он ходил в первый класс городского училища. Иногда в ранние зимние вечера, возвращаясь с послеобеденных занятий, он вынимал на улице крышку пенала и сжимал ее в руке, как острый нож, на случай нападения.
…Весна понемногу вступала в свои права. Мать поехала в Геделе к сестре, жене Кевеши, за помощью и, хотя была на восьмом месяце, сама привезла мешок картофеля и шар масла в четыре кило.
Масло поставили на ледник — за окно, и по утрам мать семейства, будто совершая обряд, скребла кругом, почти гладила масло ножом и то, что налипало на нож, мазала на хлеб, точнее, замазывала поры хлеба. И все равно масло неумолимо убывало. Однажды утром — как раз в тот день, когда жена Фицека, побледнев, что-то сообщила мужу, возвратившемуся с рынка Гараи, что-то такое, отчего Фицек сейчас же убежал, — в это утро масло окончило свое земное существование.
