— Нет.
— Ну и не надо!
С поникшими головами пошли они дальше. Настроение было испорчено. Лайчи снова захотелось спать. Мартон взял его на спину, и, чтобы как-нибудь восстановить бодрое настроение, не идти так печально по вымершим улицам, он сказал:
— Груши гнилые!
Но Лайчи, угнездившийся у него на спине, ответил:
— Нет, тетка гнилая.
Они снова замолчали. Изредка пробегали мимо них трамвайные вагоны. Ребята едва ползли от голода и усталости. Мартон неожиданно, почти не задумываясь, стал петь новую песенку на известный мотив; в ней было все, что наполняло сейчас внутренний мир детей Фицека, и эта песня вновь подняла настроение усталых и голодных ребят.
Здесь не надо покупать,
Купим мы у Эде,
И конфету перед сном
Мы тихонько пососем
С этой песней они пришли на улицу Луизы, ворвались в бакалейную Иллеша Эде и купили леденцов. Потом пришли домой, съели по кусочку хлеба, тонко намазанного маслом. Началась борьба с матерью, вымыть им ноги, перед тем как лечь на соломенный тюфяк, валявшийся на полу, или достаточно вытереть их мокрой тряпкой, которой моют полы.
Победила мать. И ребятам снились рогалики с маком и груши, обсыпанные сахарной пудрой, их было так много, так много, что и не сосчитать…
6
Флориан и Шимон сделали Мартона мальчиком на посылках. В его обязанности входило выполнять личные поручения, например, бегать за табаком, папиросами, бумагой, за шкварками и иногда за газетами. Словом, он стал уполномоченным по заготовке питания (шкварок, сала и жареной колбасы), по развлечениям (табак или папиросы «Драма») и культуре («Непсава», «Фришуйшаг») и за это в субботу вечером получал два крейцера.
Утром Шимон велел принести копченой рыбы, Флориан — булок и масла. Шимон одним ударом отсек рыбе голову, сдернул золотисто-коричневую кожу и быстро приступил к еде, не обращая внимания на кости. Флориан намазал булки маслом, положил их на низкое сиденье сапожного стульчика, потом сел на них, чтобы булки стали мягче.
Шимон ел, ел, потом покраснел вдруг, начал давиться, вскочил, ловя воздух. Флориан стукнул его по спине. Шимон икнул, выплюнул кость, но не успокоился, а подскочил к стене и стал бить по ней кулаками, так что полетела штукатурка.
— Чтоб их домнезо[27] раздавил! Вытурили меня с земли!.. И теперь копченую рыбу приходится жрать, чтоб их черт забрал!.. Чтоб домнезо, бога их…
Хрипя, он в отчаянии колотил стенку, затем сел к верстаку, остатки рыбы искрошил пальцами и выбросил на улицу.
Этому уже никто не дивился. Не впервые ел Шимон копченую рыбу, и не впервые застревала у него кость в горле. Все привыкли и к тому, что Шимон лез тогда на стенку от гнева и промеж полувенгерских, полурумынских ругательств выколачивал свою тоску по потерянной земле, откуда его вытурили родственники.
Булки Флориана тем временем стали мягкими, расплющились, и молодой подмастерье принялся медленно и спокойно уплетать их. Увидев, что Шимон уселся за верстак и, хмуря брови, принялся за работу, Флориан спросил:
— Зачем ты ешь рыбу, коли с костями не можешь управиться?
— Что хочу, то и ем, — коротко ответил Шимон.
«Что хочешь, то и ешь? Ну, погоди», — подумал Флориан.
— Шимон, слышь, давай устроим состязание за ужином.
— Не хочу, — ответил он и продолжал молча работать.
Пришел и г-н Фицек; они сидели и работали втроем.
Флориан сначала замурлыкал какую-то песню, но, видя, что ни хозяин, ни Шимон не подтягивают, перестал петь. Иногда он выглядывал на улицу — может, оттуда придет избавление, какой-нибудь чудной заказчик, о котором можно будет полчаса судачить: мол, такой он и этакий, то сказал, другое сказал.
Флориан одним глазом следил за улицей. Проходили люди, на мгновение были видны их лица, затем они шли дальше мимо витрины. А он здесь вколачивает гвозди, как и вчера, позавчера, на улице Мурани или в Колошваре. Никаких перемен. Шимон даже за ужином не хочет есть наперегонки, это было бы хоть какое-нибудь развлечение. И для чего работает человек? И какая ему радость от этого? В субботу он получает шесть форинтов. Полтора отдает в «Народную гостиницу», двадцать пять крейцеров — в союз, обед, ужин, курево, хорошо еще, если хоть форинт останется. В воскресенье пойдет в «Зеленый охотник» — и тогда опять ни крейцера не отложит на рубашку. Или не пойдет в «Зеленый охотник», только так погуляет, купит, скажем, два рогалика с маком и будет зевать. Девушки тоже денег стоят. Девушки… Какие девушки? Девушки есть разные, он до сих пор знает только подонков за пятьдесят крейцеров с улицы Конти.
