— Ладно. Но ты тогда убирайся вниз и верти…
Через полчаса и Лайчи сидел в зеркальной коляске, ехал по кругу, глаза его блестели…
— По-настоящему, — сказал Мартон в конце, — мы заработали двадцать крейцеров, только проездили их.
Ну, а теперь куда же идти?.. Время клонилось уже к шести, солнце еще сильно припекало. В палатках продавались крендельки, рогалики, но у ребят не было ни крейцера. Они смотрели на эти яства и глотали слюну.
— Когда я буду большим, — сказал Лайчи, — то каждый день буду съедать три рогалика.
— Я — десять, — сказал Пишта.
— Я, — крикнул Банди, — буду продавать рогалики, и тогда буду есть сколько хочу! Не веришь?
Они еще раз взглянули на хрустящие, поджаристые рогалики и двинулись дальше. Пришли к «Надь Риадо», где играли в футбол. Ребята встали за воротами. Когда мяч улетал, бежали за ним, приносили обратно и могли один раз ударить по нему. Иногда ноги почти разламывались от твердого мяча, но это не важно, главное — ударить.
Медленно смеркалось. Скоро будут показывать кино. Кино, где они еще никогда не были. Парусиновая палатка. По бокам дыры. Уже за полчаса до представления уселись они около дыр и стали ждать. А когда началось представление, Мартон нагнулся к дыре.
— Вижу, вижу! — крикнул он, задыхаясь от ликования. — По полотну бежит лошадь!
— Я тоже хочу видеть, — захныкал Пишта. — Пусти и меня.
— Подожди, — пыхтел Мартон, — сейчас, господи!.. — и затем уступил ему дыру.
Через минуту Банди цеплялся дрожащими руками и глядел в щель. Затем по очереди следовал Лайчи, и как раз когда он возликовал: «Вижу! Дядя дерется!» — кто-то плюнул сквозь дыру прямо в глаза мальчика.
Изнутри послышался грубый смех. Лицо Лайчи и его глаза стали мокрыми, он заморгал.
— Сударь, — умолял ребенок, — разрешите смотреть!
Но «сударь» снова плюнул. И тут Пишта что-то шепнул Лайчи. Лайчи расстегнул штанишки и… Потом они убежали.
Наступил вечер.
Исчезло солнце, еще недавно красневшее на горизонте, над цирком. Становилось все прохладнее. Ребята устали и проголодались. Они двинулись домой. Лайчи уже по дороге начал дремать, и тогда Мартон посадил его к себе на спину. Лайчи опустил голову на шею брата и заснул. Шептались деревья, в палатках фонари освещали огромные крендели, и множество детей шло домой, среди них и ребята Фицека, босые и голодные.
Вдруг кто-то окликнул Мартона по имени. Он обернулся.
— Дядя Шимон!
Подмастерье вел под руку девушку и подозвал к себе детей. Все лицо его светилось радостью.
— Ребята, вы куда?
— Домой.
— Деньги есть у вас?
— Нет! — ответили они хором.
— Вот вам пять крейцеров. Купите на них что хотите. — И он дал Мартону серую никелевую монету.
При слове «пять крейцеров» даже Лайчи открыл глаза, сонливости как не бывало. Он слез со спины Мартона. Шимон попрощался с каждым за руку, потом ребята стали обсуждать, что купить на эти деньги.
— Давайте купим рогалики с маком, — предложил Лайчи.
— Нет, крендельки! — закричал Банди.
— Нет, и крендельки и рогалики!
— Нет, купим то, и то, и то…
Они хотели получить за маленькую никелевую монету столько, что двухнедельного жалованья Шимона не хватило бы для удовлетворения их желаний. Подошли уже к концу парка, остановились у последних палаток. Рогалик стоит три крейцера, на два не хватит.
— Пойдем дальше!
Ребята шли по темной улице Чалад, где стояла совсем кладбищенская тишина. Вышли на проспект Орци, затем на площадь Орци. На рынке сидела только одна торговка; при свете карбидной лампы она торговала грушами-душилками, обсыпанными сахарной пудрой.
— Сколько стоит груша? — спросил Мартон и посмотрел на собранные кучками груши.
— Кучка пять крейцеров.
— Пять крейцеров, — прошептал Лайчи.
Как купить? В кучке лежали три груши, и такие, что их нужно было сразу глотать, а то вся внутренность вытекала. Делить нельзя; одно неосторожное движение, и груше конец. Груши три, а их четверо… Безмолвно уставились ребята на свет карбидной лампы. Мартон торговался:
— Тетя, дайте четыре груши, ведь нас четверо.
Но торговка, даже несмотря на ленивую вечернюю торговлю, не спускала цену.
— Не дадите? — спросил снова Мартон. — Вот деньги, — показал он на пять крейцеров.
