Ребята смеются.
— Вот это здорово!
— Потом побежим обратно на улицу Мурани.
Сказано — сделано. Позвонив, они бегут как сумасшедшие. Подсматривают из-за угла. Но ничего, никакого результата. Дворник не выходит.
— Позвони еще раз!
— Думаешь, не позвоню?
— Конечно, не позвонишь!
— Позвоню!
— Позвони!
— Пойдем вместе.
— Значит, трусишь.
— Ну, погоди же, вонючий червяк!
Они выглядывают из-за угла, через головы друг друга смотрят на Отто. Он идет медленно, задумчиво, благородно. Лицо, наверное, как у Христа на картинке.
У подворотни останавливается, сразу подскакивает к звонку, но рука из ворот — рука дворника — хватает его за горло.
— Ах ты сорванец, негодяй, мерзавец! Ну, погоди!
Дворник осыпает его градом пощечин. Одной рукой держит за горло, другой колотит. Шестеро ребят стоят на углу, сбившись в кучку, и, затаив дыхание, смотрят.
— Чего бьете ребенка? — кричит Ференц Ракитовский. — Вы, что ли, кормите его?
Дворник не отвечает.
Отто вдруг выскальзывает из рук дворника и пускается бежать. Лицо у Отто красное. Он не плачет. Даже делает вид, что смеется.
— Не больно, — говорит он, — совсем не больно. Ничуть не больно.
Дети снова садятся на край тротуара и болтают ногами.
Сегодня даже шарманки не слышно. В понедельник шарманки нет. Г-н Фицек выходит из мастерской.
— Ну, что поделываете, сыновья?
— Ничего, — отвечает Отто.
Все молчат. Ни за что не сказали бы, что случилось.
— Не забредите куда-нибудь, — говорит г-н Фицек, — и не смейте играть в «Карасей и щуку».
— Нет! В «Карасей и щуку»? Что вы!..
Сидят. Отто заговорил. Сначала тихо, потом все быстрее, все злее, бешенее. Сверкают глаза, лицо красно от пощечин и беспомощного гнева.
— У меня будут деньги. У одного моего товарища отец богатый. Он даст мне денег. Много. Целый форинт. Вчера мне сказал. Я куплю револьвер и застрелю дворника.
— Вот и врешь! — говорит Мариш.
— Нет, не вру. Увидишь!
— Не умеешь ты из ружья стрелять…
— Из ружья — нет, а из револьвера — да. Нацелюсь. Так. И дворник уже лежит на земле. Умер. Крышка!
Отто показывает, как умирает дворник. Все слушают.
— Тогда можно будет звонить сколько угодно. Свинья!.. Избить за то, что я немножко позвонил, за то… — Он уже почти плачет. — Соберемте лошадиные яблоки, положим их под ворота. Он уже ушел, нам нечего бояться. И лошадиные яблоки не звонят. Он не заметит. Только потом… чтоб он сдох… свинья!
Когда они проделали это и весь навоз, который можно найти до самой улицы Хернад, был положен под ворота дворника, опять стали придумывать новую игру.
Собирают камешки, кладут их на пальцы ноги и таскают, пока те не свалятся. У кого свалятся, тот проиграл.
Прыгают по улице. Семеро босых ребят тычутся в животы идущим навстречу взрослым.
Обед все еще далеко.
И этой игре конец. Что им делать? Куда идти? С чего начать? Надо же что-нибудь делать!
— Идемте в подвал! — кричит Отто. — У меня есть веревка.
Они бесшумно спускаются в подвал. Темно, прохладно. Сейчас начнется настоящая игра — «казнь». Мартону обматывают шею веревкой и тянут до тех пор, пока он не становится совсем красным и начинает дрыгать ногами. Тогда обматывают шею другому. Но сначала надо произнести речь. Ференц и это умеет.
— Убийцу передаю в руки палача. Палач, приступите к своим обязанностям!
Палач теперь Отто, Мариш — убийца, остальные помогают тянуть веревку. Мариш задыхается, сопит, плачет. Прислоняется к какой-то двери. Слезы так и льются.
— С тобой не стоит играть. У-у, сопливая…
После этого вздернули Пишту. Он уже совсем синий, но не плачет. Он знает, что значит играть. Он любит играть. Лестница гудит от шагов.
— Что вы здесь делаете? Ах вы! Сейчас же наверх! Подождите, скажу вашим отцам!
Ну что же им делать? Только поиграть хотели. Обед еще далеко. Они голодны. Надо же что-нибудь делать? Этот бьет их, тот мешает, третий обещает изуродовать.
— В «лошадки»! — кричит Отто на улице, хотя это самая запрещенная игра, — В «лошадки»! — орет он. — Назло в «лошадки»!
Запрягают Мартона и Мариш. Они несутся как безумные. Через улицу, вдоль, поперек. Веревку держат в зубах, грызут ее. Она сбегает под мышки. Сзади их дергают, «извозчик» хлещет веревкой.
