В саду больницы сборы начались с лета. Бывали они и в поместительной беседке веселой и добродушной фельдшерицы Веры Любимовой: она души не чаяла в Арсении, помогала ему чем могла и даже угодила в тюрьму при разгроме типографии.
Зимой собирались в одной из больничных палат или у врача Домской на квартире.
21 февраля 1907 года кто-то заметил из окна, что через больничный двор к конторе подъехал в санях урядник Перлов.
Арсений, не говоря ни слова, вскочил, схватил чью-то папаху вместо своей фуражки, поманил Гусева. Ему хотели помешать, но он вырвался и выбежал с Павлом во двор.
В наступившей тишине прогремели выстрелы: Арсений и Павел ударили по Перлову, когда он от больницы поднимался к насыпи у железнодорожного переезда. Одна пуля прошила рукав шинели, другая звякнула о металл в передке саней. Лошадь понесла. Перлов остановил ее за шлагбаумом и оглянулся: погони не было, потому что маузер Арсения отказал. И настигнуть стрелявших урядник не смог: они скрылись в лесочке…
Надо ли было стрелять в Перлова, да еще так плохо, по-школярски? Надо ли было рисковать, чтобы вскоре поплатиться всем, что было так дорого?
Конечно, сейчас легко сказать не следовало! Да и сам Фрунзе никогда не ставил себе в заслугу этот акт террора. Словом, бес попутал, и ничего доброго из этого не вышло. По свидетельству Сани Домской, все молодые пропагандисты сошли с ума после этого дня: работать стали скверно и, чтобы не отстать от Арсения, обзавелись пистолетом и проводили часы за стрельбами в кирпичном сарае позади больницы. В жизни организации «началась крайне тяжелая и болезненная полоса… Перлов с отрядом стражников рыскал целыми днями в поисках Арсения. Арсений не оставлял мысли убить Перлова…»
Урядника ненавидели все передовые люди Шуи: он был свиреп и все бахвалился, что получит от начальства большой куш за «ненавистного большевика». И Арсений ярче других выражал эту ненависть. А подогревалась она тем, что Перлов разгромил его любимое детище — шуйскую типографию большевиков.
Когда Арсений ездил в Питер сдавать экзамены, его временно заменял Химик. При нем пришлось перебазировать типографию из Панфиловки. Занимались этим делом М. Мясникова, только что приехавшая в Шую, и давняя приятельница Арсения В. Любимова. Они обосновались в пустовавшей летней усадьбе помещика Романова — на горе, против земской больницы. Большой заброшенный дом был выбран удачно: много комнат, кладовок и переходов; с широкого балкона хорошо просматривались дальние подходы к имению; нижний этаж надежно закрывался густым садом.
В несколько приемов перенесли по ночам оборудование типографии. Мясникова успела отпечатать одну листовку. Но через неделю, на рассвете, нагрянул Перлов со своими громилами. Девушки забаррикадировались и успели сжечь в самоваре кой-какие бумаги и фотографии.
Но часть документов попала в руки урядника. М. Мясникову и В. Любимову отправили во владимирскую тюрьму под крики столпившихся молодых пропагандистов. И к приезду Арсения уже ходила по городу горькая побасенка: «Улетели девушки с летней романовской дачи на зимнюю романовскую квартиру!»
Арсений услыхал об этом, едва сошел с поезда, и сказал Павлу Гусеву:
— Раздавлю я эту мокрицу!..
Перлов был в фаворе даже у губернатора Сазонова, который сменил во Владимире тщедушного старичка Леонтьева, ушедшего на покой. Перлова неплохо было бы отправить на тот свет!
Так рассуждал Арсений. Но товарищи по партии призвали его к порядку. На конференции в Иваново-Вознесенске, где подтвердили избрание Арсения на съезд, ему и Павлу Гусеву объявили выговор.
Строгая Ольга Варенцова, не скрывая огорчения и не отводя глаз, сказала шуйским «террористам»:
— Не время поддаваться чувствам, увлекающим на неверный путь! Нужна строжайшая партийная дисциплина… Революция в опасности. Скоро придется уходить до поры в глубокое подполье. Как в таких условиях баловаться пистолетом? — Она перевела дух и произнесла мягче: — За Арсения я боюсь. Его нельзя оставлять в Шуе, предлагаю перевести его в Родники.
Решение было принято, и Арсений не противился. Но и не спешил покинуть Шую — с ней он сроднился так прочно, навсегда, что даже за день до смерти говорил товарищу:
