В положении весьма трудном, чрезвычайном Арсений предложил дерзкий план: захватить лучшую в Шуе типографию Лимонова на Ильинской площади и отпечатать в ней предвыборную листовку.
План был одобрен. Из дружинников Иваново-Вознесенска, Кохмы и Шуи Арсений отобрал семнадцать самых боевых парней во главе с Павлом Гусевым и Станко — Уткиным. И познакомил боевиков с деталями предстоящей операции.
До этого, чтобы не получилось осечки в типографии, он познакомился с наборщиком Орешкиным и разузнал у него, кто работает у Лимонова и можно ли положиться на этих людей. И где у хозяина телефон и как его заблокировать? И сколько времени потребно, чтобы набрать листовку и сделать две тысячи оттисков?
17 января 1907 года операция началась на исходе дня и была блестяще закончена через два часа.
Она произвела потрясающее впечатление во всей округе, и о ней осталось много свидетельств — то противоречивых, то не в меру восторженных, где правда соседствовала рядом с досужим вымыслом.
Кто-то пустил слух, что дружинники были в масках, как в старинных романах «времен Очакова и покоренья Крыма». И что Павел Гусев, покидая типографию, подложил у входной двери пустую банку в бумаге, а полиция решила, что это «адская машина», и начала несусветный переполох в городе. И что наборщик Орешкин загодя опустил шторы на окнах, так как возле типографии всегда толпились зеваки и прилипали носами к широким окнам наборного цеха.
Но все это подпущено для «красоты». Через год около имени Арсения плелись легенды. И та же Саня Домская записала для памяти, что в далеком углу Владимирской губернии, в Вязниковском уезде, где Фрунзе никогда не был, какой-то пришлый бродячий человек рассказывал фантастическую сказку о «герое Арсении». И из сказочного изукрашенного образа выглядывало настоящее лицо смелого большевика.
Орешкину не надо было опускать шторы: окна давно заклеил Лимонов от назойливых глаз большими листами белой бумаги. А всякие маски шли вразрез с характером Арсения: он действовал дерзко, но открыто. И «бомба» была ни к чему: операция прошла на удивление просто и гладко, если эти слова способны отразить все волнения Арсения и его товарищей при захвате типографии.
Словом, после пяти часов вечера, когда Арсений был в квартире Броуна, пришел Павел Гусев и сказал:
— Все готово, можно начинать!
Арсений вошел с Гусевым в кабинет хозяина и вежливо попросил срочно отпечатать небольшой текст, из озорства написанный им — четко, разборчиво — красными чернилами. Лимонов вежливо отказал в просьбе: типография скоро закрывается, рабочие уходят. Но из профессионального любопытства взял бумагу, пробежал ее глазами — и передернулся.
— Я, я… — он жадно ловил воздух, тревожно глядя на Гусева, который стоял у телефона и, словно играючи, перебрасывал пистолет из руки в руку.
А в это время семь дружинников вошли в типографию, молча встали у двери и у машин, а восемь плотно заняли лестницу — от кабинета Лимонова на втором этаже до парадного входа с площади.
— Я протестую, но уступаю силе, — выдавил, наконец, Лимонов. — Позовите кого-либо из рабочих, пусть они знают, что я делаю это не по своей воле!
Гусев привел наборщика Орешкина.
— Не бойтесь, хозяин, — заговорил тот, — мы подтвердим, что на вас был сделан налет. Давайте текст!
Наборщики действовали, как в час аврала. А тем временем к Лимонову зашли два гимназиста за афишей об ученическом бале, учитель словесности и дьякон, с которым Лимонов собирался пойти к казначею перекинуться в карты. Их попросили сбросить верхнюю одежду и сидеть смирно.
Подъехала в санях жена Лимонова, оставила лошадь без присмотра, вошла и крикнула мужу:
— Долго я тебя буду дожидаться?
Но увидела Гусева с пистолетом, побледнела и схватилась за сердце.
Между тем перед входом в типографию начался шум. Лошадь Лимоновой тронулась с места, побрела вдоль площади и зацепилась передком саней за телеграфный столб на тротуаре. Городовой Шишков заметил непорядок, узнал, что лошадь принадлежит Лимонову, и, насвистывая, вошел в типографию, уже предвкушая, как он получит с хозяина двугривенный. Но на лестнице двое крепко взяли его под руки.
