Собрание открылось в большом зале гостиницы «Лондон». Народу — битком. В первом ряду — исправник Лавров, кое-кто из хозяев, местная интеллигенция.
Председатель собрания постучал карандашом по звонку и предоставил слово «прибывшему из Москвы гражданину Санину». Тема его доклада «Профессиональное движение».
Даже бывалые люди ахнули: на трибуну поднялся Арсений, о котором исправник Лавров думал неустанно!
Арсений говорил полтора часа: о том, как важно объединить рабочих в профсоюз и как с его помощью бороться за улучшение условий труда и быта. Крамольных слов не было, и исправник слушал спокойно. Когда же докладчик стал рассказывать о политической обстановке в стране — о роспуске царем Первой Государственной думы, которая по совету большевиков вдруг начала прислушиваться к голосу крестьян, о конфискации земли у лендлордов; о восстании матросов в Свеаборге и Кронштадте, которое вновь выдвигает перед рабочим классом вопрос о вооруженном восстании в масштабах страны, — Лавров с двумя городовыми ринулся к трибуне.
Но началась такая свалка, которая и не снилась исправнику. Дружинники сбили его с ног, оградили кольцом Арсения и помогли ему скрыться.
Профсоюз был создан, и вскоре хозяева почувствовали его силу. И для партийной работы появились лучшие условия: в помещениях, занятых им, удавалось проводить собрания большевиков и держать явки.
У Сани Домской есть интересная запись о шуйских делах того времени:
«Вернулся со съезда Арсений. Это было время сплошной напряженной работы. Массовки, митинги, летучки, кружки трех типов, лекции нам, пропагандистам, постановка типографии, боевая организация — все строилось и направлялось Арсением. Кроме чрезвычайной и плодотворной работоспособности, было в нем нечто такое, что заставляло идти за ним. Даже матери и жены, самый косный элемент, любили Арсения. Он был своим, он всех знал. Знал, кого на какую работу направить, что от кого можно ждать. Пример личного мужества, полнейшей материальной беспечности, действительной отрешенности от мещанства — в этом, вероятно, и был секрет его «личного обаяния». Он смотрел на организацию как на большое, сложное хозяйство, где каждый должен быть на месте. Он умел быть зорким и требовательным. Вот работали мы, пропагандисты, молодые ребята. Он учил нас, школил, контролировал на кружках, опрашивал рабочих, «довольны ли нами», «отзывал». Вот сказали об одной пропагандистке: «Ничего… да все, пока говорит, щиплет травку». От Арсения нагоняй: «Значит, смущаешься, киснешь, скучно слушать. Внимание разбивается…»
Павла Гусева и Петра Волкова Арсений поставил «комиссарами» в профсоюзе: проводить четкую линию большевиков. И обстановка в Шуе создалась отличная. Сам он так оценивал ее позднее:
«…все рабочее движение района развивается под ярко и определенно выраженным знаком гегемонии партии большевиков. Внутрипартийный раскол, терзавший многие организации России, у нас никогда не чувствовался. Параллельных организаций — большевистских и меньшевистских — в районе не существовало. Местные партийные организации в полном смысле слова были массовыми пролетарскими, тесно связанными со всей толщей рабочих; этим и объяснялось их исключительное влияние».
Павел Гусев не отпустил Арсения одного и не отходил от него ни на шаг, пока не тронулся поезд из Иваново-Вознесенска в Москву.
— Береги себя! И отдыхай на всю зарубку. Надо будет, я вышлю шифровку. А вообще-то добьюсь решения комитета, чтоб ты не ходил по острию ножа. Хрен с ними, с публичными собраниями! Второй раз вырвали тебя из лап Лаврова! Сиди в хате, давай указания, мы справимся. Ведь для нас главное — что ты есть, что ты рядом, что ты вовремя дашь подсказку!
— Вряд ли выйдет так, Павел. Вон Ленин после съезда выступил в Народном доме Паниной. Говорил об отношении к думе на трехтысячном митинге, хоть и объявили его под фамилией Карпова. И открыто сказал, что дума — кадетская кормушка и нам надо бороться вне ее стен за полную власть народа. Придется выступать, Павел, но я не боюсь, если рядом ты с товарищами!..
Через Москву в Казань лежал путь, уже знакомый по прошлому году: в такую же пору, на исходе лета, ездил Арсений на Крестьянский съезд. Но добираться надо было верст шестьдесят до селения Петропавловского в Чистопольском уезде, где брат Костя получил место земского врача, когда вернулся с Дальнего Востока по окончании позорной войны с японцами…
