— Я уезжаю, Федор Федорович. Объеду все наши крупные гарнизоны. А когда вернусь, решим: надо ли бомбить басмачей с самолетов или — на первый случай — раскидать среди них листовки. Это нас выручало повсюду. Пока же прошу вас составить приказ о краткосрочных курсах для подготовки командного и политического состава из аборигенов. И заодно разузнать, нельзя ли очень срочно организовать в университете военный факультет?
— Слушаюсь! Мысль очень интересная. И в штабе есть хорошие преподаватели. Только разрешите заметить: не нравится мне ваш поезд!
— Я проверял: пули его не берут!..
Поезд, о котором говорил Новицкий, был в диковинку даже старым путейцам. Паровоз — почти в середине состава, впереди него две платформы, обложенные кипами спрессованного хлопка. За паровозом — вагон командующего, замаскированный пегими пятнами камуфляжа. Дальше — бронеплощадка с орудиями и пулеметами. В хвосте — снова две платформы с плотными кубами хлопка, перехваченного железными лентами.
О кипах и говорил Фрунзе, что они непробиваемы и из-за них можно вести круговой огонь.
— Я посылал Сиротинского на хлопковый завод. Он выпустил по ним три обоймы из винтовки. Так ведь, Сергей Аркадьевич?
— Так точно! С дистанции в сто, двести и триста шагов. И никакого эффекта!
— Выходит, Федор Федорович, подготовились мы отлично.
— Да я не об этом. Вижу, что это не инспекционная поездка, а разведка боем. И Гамбурга вы взяли с фельдшером и с носилками. Сожалею, что меня нет рядом!
— И не такое бывало, Федор Федорович! Как говорят в народе: «Бог не выдаст, свинья не съест!» К тому же не могу я сидеть в штабе, не зная обстановки в гарнизонах. Да и встреча в пути с толковым человеком дороже сотни бумажек. Вы же человек штабной, вам и копаться в них. Кстати, вот и еще одна, — Фрунзе достал мелко исписанный лист из кармана гимнастерки. — Прошу вас: разберитесь в моих каракулях сегодня же…
Поезд командующего взял курс на запад. А Новицкий заглянул в бумагу — и ахнул. Десятки дел поручал Фрунзе, и все срочные. Фурманову — готовить агитпоезд и повозки, открывать красные чайханы, налаживать отправку в кишлаки и аулы газет, книг, брошюр и листовок на местных языках. Любимову — срочно начать переброску нефти из Красноводска в Москву, хлопка из Ферганы в Иваново-Вознесенск, Шую, Орехово-Зуево, Кострому, Ярославль, Тверь. Куйбышеву — запросить в Москве 2 миллиона пудов хлеба для голодающих дехкан, металл для кетменей и мотыг, кусковой сахар, бумагу и типографский шрифт. Новицкому — освободить от военной службы всех учителей, знающих местные языки; направить их в начальные школы и в кружки ликбеза; в Ташкентской пехотной школе имени Ленина развернуть специальное отделение для подготовки из аборигенов командиров и комиссаров: беспартийных привлечь двести человек, коммунистов — пятьсот. В самом конце бумаги была наметка учебного плана военного факультета при университете.
— Да, не гуляет наш командующий! — с удовлетворением отметил Федор Федорович. — Убыл на два месяца, а заданий дал на полгода.
А поезд Фрунзе шел по «зеленой улице».
Позади остался Ташкент — с шумным восточным базаром в старой части, неумолчным гомоном торгашей и покупателей, с дразнящими запахами шашлыка, плова, сушеных фруктов. И с прифронтовой суетой в новом городе: на площадях, в казармах, на вокзале.
Резкий контраст был между старым и новым, между мирным торговым шумом базара и армейским шумом на станции, откуда ежедневно уходили воинские составы на восток, на запад, на юг. Но горожане свыклись с такой обстановкой. Они почти не знали нужды и постепенно забывали о налетах басмачей: их устоявшийся быт и их покой зорко охраняла военная и гражданская администрация.
Но чем дальше уходил поезд, тем резче ощущалась скрытая и грозная война. Дехкане — медно-черные от неласкового солнца — только в дневные часы копошились на бахче. А ранним утром и поздним вечером, когда работать было легче, сподручнее, поля и огороды вымирали: об эту пору да по ночам орудовали басмачи. Люди искали защиты и, как казалось Фрунзе, с тоской глядели на проносившийся мимо них необычный военный поезд.
