— Потому. В белую муку насрал, — весь скособочившись, сказал Бандит. — Ну, будешь меняться или не будешь?
— У меня другого ничего нет, только что на мне.
Бандит помолчал, вытащил опять сигарету, поглядел на нее.
— Фатер спятил бы, если б я домой заявился. От радости, — сказал он с ухмылкой. — Старый козел, — добавил еще, помолчав.
— Кто старый козел?
— Фатер, кто же.
Воробей втянул голову в плечи. Соскочить бы сейчас с ограды — и домой без оглядки! Но он боялся.
Бандит спрыгнул вниз первым.
— Ладно, не хочешь меняться, не надо. Я пошел, не то Глава Семьи облает.
Когда спустился и Воробей, Бандит спросил еще:
— На площадь-то играть приходишь?
Воробей кивнул.
Бандит зашагал к улице Лёвёльде. Воробей смотрел ему вслед, когда же он совсем исчез в темноте, почувствовал вдруг, что в тени каменной ограды кто-то неслышно крадется к нему. Воробей опрометью бросился домой, пулей влетел в ворота. Лишь там перевел дух и долго всматривался из-за штакетника в темноту, но возле каменной стены на противоположной стороне никого не увидел.
Когда они с Шани Ботошем прибежали на площадь, серый прямоугольник воспитанников исправительного дома уже рассыпался на шумные стайки. У Воробья сразу полегчало на душе. В ребятах из исправительного, марширующих по улице строгими колоннами, было что-то пугающее, как будто под их жалкими куртками, перехваченными кожаными ремнями, таились бог знает какие тяжкие преступления. И смотрели они все как-то подозрительно, коварно — кроме, пожалуй, Бандита: Бандит был очень красивый, и глаза его глядели ясно и чисто. Остальные были скорей некрасивы, особенно Лошадиная Башка, тот, что в их оркестре играл на бомбардоне[6]. У Лошадиной Башки был плоский лоб, неправильный, скошенный подбородок, а над толстыми губами торчали редкие черные волоски. Маленькие, глубоко посаженные глазки смотрели злобно.
Смерть тоже красавцем не назовешь, но он был совсем не такой, как Лошадиная Башка. Необыкновенно длинный, он на целую голову возвышался над остальными ребятами и говорил, забавно гнусавя, причем то басил, то срывался на фальцет. И был он ужасно худой — невероятно худой, как будто для контраста к басовитому, добродушно и глуповато круглому барабану, на котором играл с упоением.
И еще Воробей заметил, что на Смерть иногда вдруг что-то находит. И тогда он шагает по затоптанной траве площади словно во сне, словно ноги его не касаются земли, и каждому видно, что идти он никуда не собирался, просто пошлось — он и пошел, без всякой цели, и куда повернет в следующую минуту, совершенно неизвестно. Иногда это случалось с ним даже во время матча, ребята кричали: «Смерть, бери мяч, Смерть, бей по воротам!» — а он вдруг становился как сонный и медленно шел, не глядя по сторонам, часто совсем не туда, где был противник с мячом.
Шани Ботош подбежал к группе из пяти-шести человек, которая расположилась у дальнего конца площади, возле груды кирпичей. Одни сидели, другие стояли. Лошадиная Башка стащил с ног бутсы и поправлял портянки. Смерть что-то толковал ему. Бандит растянулся на траве и жевал стебелек.
— Привет, ребята! — радостно крикнул Шани Ботош.
— А это кто? — спросил Смерть, ткнув пальцем в сторону Воробья.
— Это мой друг, — быстро сказал Шани и положил руку Воробью на плечо.
Воробей пожирал глазами Бандита, стараясь поймать его взгляд, но Бандит равнодушно смотрел прямо перед собой. «Нарочно не замечает, боится, что расскажу, как он настропалился удрать», — решил Воробей.
— Бандит, чего на земле развалился, холодно же, — сказал Смерть.
— Ангел-хранитель нашелся! — огрызнулся Бандит и захохотал, однако поднялся. Вставая, скользнул взглядом по Воробью и кивнул ему. Воробей страшно обрадовался, подошел совсем близко, спросил:
— Ты не опоздал?
— Когда?
— А тогда, вечером…
— Нет, — коротко ответил Бандит и тут же повернулся к своим: — Ну что, в футбол?
Выбирали себе команды Бандит и другой парень, по прозвищу Тыква, они были вратари. Тянули жребий. Бандит выставил вперед сжатые кулаки. Тыква ударил по левому кулаку. Бандит ухмыльнулся, раскрыл левую ладонь. Она была пуста.
