Не «новая техника — новая тактика», а «новая тактика — новая Техника!»
Превосходство тактики над техникой — явление того же порядка, что и превосходство
политики над экономикой, искусства над ремеслом, головы над брюхом и духа над материей.
Глава IX. Пуля и штык
Пуля — выразительница огня. Штык — выразитель удара. Пуля — огонь —
характеризует бой. Штык — характеризует победу.
На огне зиждется материальное могущество армии. На штыке — моральное. Штык —
ее престиж, более того — престиж государства. Величайшая Империя держалась два
столетия на магическом обаянии трех слов. И эти три слова были: граненый русский штык. В
этих трех словах — ужас Фридриха II, войска которого после Кунерсдорфа отказывались
принимать бой с Русской Армией. В них и растерянность Наполеона, услышавшего вечером
эйлаусского побоища от лучшей своей дивизии — дивизии Сент-Илера — вместо
традиционного «vive L’Empereur!» совершенно новое, никогда неслыханное «vive la paix!».
Если мы под «пулей» будем разуметь огонь, а под штыком удар, то их сочетание даст
нам маневр — характерный элемент боя. Маневр представляет сочетание элемента огня и
элемента удара (мы имеем в виду наступательный маневр — единственно способный
принести решение).
Сочетание в маневре элементов огня и удара — их пропорции является переменной
величиной, изменяясь в зависимости от национальных особенностей данной армии,
господствующих в данную эпоху тактических доктрин (критерием чего являются уставы), а
также от настроения данного момента (победитель, как правило, повышает знание ударного
элемента — побежденный, боясь удара, все свои упования возлагает на огонь). Короче —
пропорция «пули» и «штыка» зависит от данной армии, данной эпохи, данного момента. При
этом огонь — достояние рациональности, а «штык»—иррационален.
47
Электронное издание
www.rp-net.ru
Глубоко ошибочно материалистическое положение, в силу которого «с развитием
техники повышается значение элемента огня и понижается значение элемента удара». Мы
только что видели, что техника, существенно влияя на тактические навыки, бессильна влиять
на самую природу Тактики, лежащую в совершенно иной плоскости. Армии середины XVIII
столетия с их кремневыми ружьями проводили гораздо более резко выраженную огневую
тактику, чем вооруженные магазинными ружьями и скорострельными пушками армии конца
XIX и начала XX века. Фридрих II смотрел на свою пехоту как на «машину для стрельбы».
Шувалов мечтал обратить всю тогдашнюю Русскую Армию в артиллерийскую прислугу.
***
Первая молодость нашей Армии — эпоха со смерти Петра I до Румянцова —
проходит под знаком увлечения производством огня и копированья тогдашней прусской
огневой тактики. И тот день девятнадцатого августа 1757 года, когда при Гросс-Егерсдорфе,
в первом сражении с хваленой прусской армией, Румянцов, схватив Апшеронский и
Белозерские батальоны, стремительно повел их напролом сквозь чащу на ошеломленных
пруссаков, стал знаменательным моментом нашей военной истории. С этого момента у нас
стал возможен Суворов, стала возможной «Наука Побеждать».
Заслугой Румянцова был вывод Русской Армии из рутины. Продираясь сквозь
егерсдорфские лесные чащи, русские полки румянцовского авангарда были символом всей
Армии, выходившей из дебрей рутины на широкий простор национального творчества и
великих дел.
А вечной славой Суворова было установление закона равновесия между огнем и
ударом, пулей и штыком.
Это равновесие было утрачено нашей Армией после суворовского периода в
плацпарадную эпоху первой половины XIX века, когда на ружья стали смотреть только как
на амуничную принадлежность для отхватыванья приемов отнюдь не как на огнестрельное
оружие.
Кавказские и особенно Туркестанские войны с храбрым, но неорганизованным и
сильно впечатлительным противником показали огромное психологическое значение
