Да, Крылов бывал неприятен и тяжел. Бывал ли он мал и мерзок? Не стану отвечать на такой вопрос; на него – по поводу творческих личностей – ответил Пушкин: «Толпа, – писал он, – жадно читает исповеди, записки etc… потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок – не так, как вы, – иначе»[23]. Иначе, потому что у «могущего», выражаясь языком Пушкина, кроме малости и мерзости было ТВОРЧЕСТВО. И это меняет все и полностью.
Разве все те, кто окружал Крылова, были трезвенниками? Отнюдь нет. Более того, их «аморалка» и нечистоплотность обладали такими измерениями, которые и не снились внутренне чистому Володе Крылову. Не за пьянство и дерзость доставалось Крылову. То есть формально – за них. По сути же – нет, а за то, что был талантом, творцом, «очарованным странником».
По своему характеру, стилю жизни, отношению к самой жизни Крылов – не во всем, конечно, но во многом, включая нечто очень важное, архетипическое, напоминает мне главного героя лесковского «Очарованного странника». Поразительная живучесть, выживаемость при всех ударах судьбы; вера в истину, добро и справедливость, несмотря на окружавшие его зло, ложь и несправедливость. Ну и, наконец, очарованность. Очарованность научной истиной и стремлением, путем к ней.
Эта очарованность долгое время позволяла Володе жить или, по крайней мере, творить, паря над повседневностью, словно не замечая пошлости окружающего мира, того метафизического ужаса русской жизни, от которого сошло с ума немало людей – начиная с пушкинского Евгения и гоголевского Поприщина и самого Гоголя. Ведь что такое пошлость, как, помимо прочего, не «повседневность, стремящаяся охватить и поглотить, уподобив себе все»[24], стремящаяся низвести все до своего уровня (у н а с е к о м и т ь, как сказал бы А.А.Зиновьев) и лишить автономности, нетождественности себе? Пошлости повседневного социального Крылов противопоставил роскошь личного творчества. И тот вымышленный мир, который ему удалось построить на этом фундаменте. Эта роскошь стала, пожалуй, самым страшным вызовом многим из тех, кто окружал Крылова. «Жить мешает», – сказала о нем одна из его коллег-докторесс.
И ее можно понять: как жить, если рядом такой человек, если понимаешь, что его уровня не достичь никогда. Как ни пыжься, как ни надувай щеки, все равно придется проползать под планкой, а не перелетать через нее. А кто планку установил? А-а-а, Крылов, опять этот Крылов. Ну, ладно. И чем больше интеллектуальное самомнение и связанные с ним социальные притязания, тем сильнее и болезненнее рессантимент, тем злее «ну, ладно».
Одна из самых страшных социальных сил – сила серых и убогих, борющихся за место под солнцем. За бутерброд, за копейку, за должность, за загранкомандировку. В их жизни нет очарования и очарованности. И никогда не будет. И борются они не за роскошь, а за пошлость. Это – их приз, приз в их «жизни мышьей беготне», их чемпионские лавры. Более высокие цели девальвируют этот приз, ничтоизируют (дезавуируют – слишком слабо передает ситуацию) его и его обладателей и показывают им их реальное лицо и место. Стремящегося к таким целям надо во что бы то ни стало уничтожить, унизить, скомпрометировать. Если не как ученого, то как человека. Сбить дыхание, «столкнуть» в запой. И поставить социальный штамп в виде официальной репутации. А что еще может противопоставить амбициозная бездарь человеку, который, подобно Крылову, стремился к подлинной научности, то есть к тому, чтобы сделать туманное ясным, просто объяснить сложный мир, причем сделать все это на точном терминологическом языке ( «Определяйте значение слов», – любил говорить Декарт), по строгим правилам и получить результат, поддающийся проверке. Тексты Крылова – ясные, четкие, логичные – означали интеллектуальный смертный приговор работам, полным тумана, манерного наукообразия, словоблудия и ложного глубокомыслия. Он резал их без ножа, всех этих псевдоученых-пустословов, годами с важным видом занимавшихся, а точнее блудивших словами по поводу роли военных в развивающихся странах, НТР в «третьем мире», национально-освободительных революций и многого другого.
