«Начальники» – «подчиненные» в коллективах советского типа – это поверхность, то, что сразу бросается в глаза, лезет в них или даже подсовывается специально: «начальники» во всем виноваты. Во всем ли? «Есть зло, которое я видел под солнцем, и оно часто бывает между людьми» (Экклезиаст. 6.I.), и зло это вовсе не ограничивается «начальством», которое само является частью системы.
Другие виноватили во всем непосредственное окружение. И в этом был свой резон. Крылов, как большинство людей, жил в нескольких социальных микросферах. Некоторые из них, бесспорно, представляли собой вязкую, липко-тягучую среду полудрузей-полупредателей, полупочитателей таланта-полузавистников, полуконфидентов-полустукачей обоего пола. Используя не самую лучшую приспособленность Крылова к практической повседневной жизни, его – часто –неумение разбираться в людях, а порой и желание обмануться, эти человечки действительно подпитывались его интеллектуальной энергией и в то же время компенсировали свою социальную и интеллектуальную мизерабельность тем, что могли («из лучших побуждений») поучать, советовать, как творить и жить (особенно – как жить), как представлять свои идеи. Причем делать это, занимать эту «позицию сверху» в манере «ты понимаешь, старик, мы с тобой; мы как лучше хотим. Ты не знаешь, как надо. Они – эти наверху, били бы тебя сильнее. Лучше мы сами. Мы тебя спасаем. Ты чего, старик». О таких «друзьях-товарищах» Игорь Тальков, еще один русский талант с трагической судьбой, спел так:
Ох, уж эти мне «друзья-товарищи»,
Все-все-все на свете знающие!
С камушком за пазухой и с фигой за спиной
И с одной на всех извилиной.
Да, было это в жизни Крылова: скрыто-полускрытая неприязнь со стороны немалого числа коллег, постоянное или почти постоянное присутствие в его жизни околонаучной публики – интеллектуального полулюмпенства-полубогемы, интеллектуального мусора, принадлежавшего к разным эпохам и самовыражавшегося в околонаучном «чириканьи» – необязательной, но зато эмоционально насыщенной, а потому приятно массирующей Я-концепцию и особенно Я-образ: «Я говорю, следовательно, я существую», – причем не просто так, а как интеллект. К сожалению, около Володи было много таких, и к еще большему сожалению он, зная им цену, понимая, что им место – у социальной и интеллектуальной параши, не гнал их пинком.
Однако проблемы Крылова заключались вовсе не в этом. Это – следствия, не причины. В равной степени ошибочно было бы сводить все проблемы жизни Крылова, во-первых, к отношениям либо с «начальством», либо с «подчиненными» (в обоих случаях можно привести контрфактуальные примеры), во-вторых, к личному моменту, к личным отношениям вообще, как бы эти отношения ни были важны. Особенно в советской жизни, где из-за слабости и «неразвитости» институционального аспекта социальной организации фактор человеческий, личностных отношений всегда был важен. Дело не в каком-то одном, частном аспекте и не в их сумме, а в системе жизни в целом – в той системе, в которую был погружен Крылов и в которой «изготавливалась» его репутация. Изготавливалась не столько по законам человеческой подлости (хотя и это тоже), сколько по законам социальной системы, в которой жил Крылов, так сказать, персонально-имперсонально (впрочем, законы эти в виду их коммунального, как сказал бы А.А.Зиновьев, характера, могли и совпадать, по крайней мере внешне).
Нельзя сказать, что репутация, с которой жил В.Крылов, вообще не имела под собой никаких оснований. Напротив. Он действительно пил, попадал в вытрезвители и наркологические больницы.
В некрологе говорилось о его обаятельном характере, об иронии, добродушии, отзывчивости на чужие проблемы. Все так. Все это правда. Но не вся. Наши некрологи пишутся по принципу «о мертвых либо хорошо, либо ничего». Но это не единственный принцип древних римлян, есть и другой: «О мертвых – правду». И правда эта заключается в том, что Крылов, этот интеллектуально сверхорганизованный и дисциплинированный человек, мог (вовсе не по причинам творческого свойства) подвести. Обаятельный и отзывчивый Крылов временами мог быть отчужденным и даже черствым. Он был легким и очень тяжелым человеком одновременно, распахнутым и закрытым одновременно. Это был эгоцентричный человек (творческий человек едва ли может быть неэгоцентричным, вопрос – в какой степени и насколько он это осознает и контролирует). По-видимому, с ним было нелегко находиться рядом – три неудачных брака свидетельствуют об этом. Ну что же, по-видимому, мизантроп Шопенгауэр был прав, говоря, что человек – как дикобраз: колет тех, кто ближе, и чем ближе – тем сильнее.
