Больше ничего не стояло между ними. Ничего глупого, эгоистичного, только занимающего место.
— Так у тебя два брата и две сестры?
— Три брата и одна сестра.
— А как их зовут?
— А что?
— Просто интересно, — сказал он. — Это тайна, что ли?
Она вздохнула.
— Бен, Мэйси…
— Мэйси?
— Да. Потом еще Маус — Джереми. Ему пять. И младенец. Малыш Ричи.
Парк рассмеялся.
— Вы его так и зовете — Малыш Ричи?
— Ну, его отец — Большой Ричи. Не то чтобы он и правда был велик…
— Понимаю. Но это как Малыш Ричард? «Тутти-фрутти»?[91]
— О боже, никогда не думала об этом. Почему я никогда об этом не думала?
Парк прижимал ее руки к своей груди. До сих пор он ни разу не притрагивался к Элеаноре нигде ниже подбородка и выше локтей. Возможно, она не остановит его, если он попытается, но что, если остановит? Это будет ужасно. В любом случае, ее руки и ее лицо были великолепны.
— И вы ладите, ребята?
— Когда как… Они все без башни.
— Как пятилетний ребенок может быть без башни?
— Боже. Маус? Да он самый долбанутый из всех. Он вечно сует в задний карман молоток или что-нибудь колющее и отказывается надевать рубашку.
Парк рассмеялся.
— А Мэйси тоже долбанутая?
— Ну, она та еще стерва. И дерется, как уличная девчонка. Как настоящая бандитка.
— Сколько ей лет?
— Восемь… Нет, девять.
— А как насчет Бена?
— Бен… — Она отвела глаза. — Ты его видел. Он почти ровесник Джоша. Ему надо постричься.
— Ричи их тоже ненавидит?
Элеанора оттолкнула его руки.
— Зачем ты спрашиваешь?
— Потому что это твоя жизнь. Потому что мне не все равно. Ты постоянно выставляешь барьеры, словно не хочешь, чтобы я узнал тебя как следует. Целиком.
— Да. — Она скрестила руки на груди. — Барьеры. Предупредительные ленты. Это для твоего же блага.
— Не надо, — сказал Парк. — Я справлюсь. — Прикоснулся пальцем к ее лбу, пытаясь разгладить набежавшие морщинки. — К чему все эти тайны?
— А к чему было хранить тайну о твоей демонической экс-подружке. У меня нет демонического экс-ничего.
— Ричи ненавидит твоих братьев? И сестру?
— Перестань называть его по имени, — сказала она шепотом.
— Прости, — прошептал он в ответ.
— Я думаю, он ненавидит всех.
— Кроме твоей мамы.
— А ее — особенно.
— Он ее обижает?
Элеанора вытерла щеку рукавом.
— Ну… Да.
Парк вновь взял ее за руки.
— Почему она не уйдет?
Элеанора покачала головой.
— Не думаю, что она может… Не думаю, что от нее так уж много осталось.
— Она боится его? — спросил Парк.
— Да…
— А ты?
— Я?
— Ты боишься, что он тебя прогонит. Но боишься ли его самого?
— Нет. — Она вздернула подбородок. — Нет… Я просто не мозолю глаза, понимаешь? В смысле, пока я не подворачиваюсь ему под руку, все нормально. Я просто должна быть невидимкой.
Парк улыбнулся.
— Что? — спросила она.
— Ты. Невидимка.
Она тоже улыбнулась. Парк выпустил руки Элеаноры и коснулся ладонями ее лица. Щеки были холодны как лед, а глаза — непроницаемы в темноте.
Парк не видел ничего, кроме нее.
В конце концов стало слишком холодно, чтобы оставаться на улице. Даже во рту не осталось ни капельки тепла.
Элеанора
Ричи велел Элеаноре выйти из комнаты. Их ждал рождественский ужин. Чудесно. Элеанора и впрямь простудилась, так что по крайней мере никто не мог обвинить ее в притворстве.
Ужин был — просто нечто. Мама действительно умела готовить — были б только нормальные продукты. Нечто большее, нежели бобы.
Они ели фаршированную индейку и картофельное пюре с укропом и сливочным маслом. На десерт — рисовый пудинг и имбирное печенье, которое мама всегда пекла на Рождество.
Раньше мама пекла самое разное печенье — весь год. Младшие и понятия не имели, что они потеряли. В те времена, когда Элеанора и Бен были маленькими, мама пекла постоянно. Элеанора приходила из школы, а свежее печенье уже стояло на столе. И настоящий завтрак каждый день… Яйца с беконом, или блинчики с сосисками, или овсянка со сливками и коричневым сахаром…
Прежде Элеанора полагала, что именно потому и растолстела. Но взгляните на нее теперь. Она жила впроголодь — и по-прежнему оставалась огромной.
Все набросились на еду — так, словно это был последний ужин в их жизни. Ну, на самом деле так и есть. По крайней мере на долгое время. Бен съел обе ноги индейки, а Маус — целую тарелку пюре.
