Парк
— Эй, — сказал Кэл, откусывая от своего сандвича с грудинкой. — Ты должен прийти на баскетбол в четверг. И даже не пытайся сказать мне, что не любишь баскетбол, тюфяк.
— Ну не знаю…
— Ким собирается пойти…
Парк застонал.
— Кэл…
— Она будет сидеть рядом со мной, — сказал Кэл. — Потому что теперь мы совершенно точно встречаемся.
— Постой. Серьезно? — Парк закрыл рот — иначе кусок сандвича неизбежно вылетел бы наружу. — Мы говорим об одной и той же Ким?
— Трудно поверить, да? — Кэл вскрыл пакет молока и отпил, как из чашки. — Ты ей был не особо-то и нужен, ты в курсе? Она просто скучала и считала тебя тихим и таинственным — ну, типа как течение в глубине стоячей воды. Я сказал ей, что иногда стоячая вода — это просто стоячая вода.
— Спасибо.
— Но теперь она запала на меня, так что ты можешь потусить с нами, если хочешь. Баскетбол — это круто. Они там продают кукурузные чипсы и все такое.
— Я подумаю, — сказал Парк.
Он не собирался об этом думать. Он не пойдет никуда без Элеаноры. А она была не из тех людей, которым нравится баскетбол.
Элеанора
— Эй, подруга, — сказала Дениз после физкультуры. Они были в раздевалке, переодеваясь в уличную одежду. — Ты же пойдешь с нами на «Sprite Nite» на этой неделе? Джонси починил машину, и в четверг у него выходной. Мы собираемся делать это круто-круто-круто всю ночь-ночь-ночь.
— Ты же знаешь, меня не отпустят.
— Я знаю, что тебе и к твоему парню домой нельзя ходить, — сказала Дениз.
— Я тоже слышала, — вставила Биби.
Элеанора не должна была говорить им о доме Парка, но она умирала от желания кому-нибудь рассказать (вот так люди оказываются в тюрьме, совершив идеальное преступление).
— Бог ты мой! Придержи язык, — сказала она.
— Ты должна пойти, — сказала Биби. У нее было идеально круглое лицо с такими глубокими ямочками, что, улыбаясь, она выглядела как простеганная подушка. — Мы отлично повеселимся. Могу поспорить: ты никогда раньше не танцевала.
— Ну, не знаю, — протянула Элеанора.
— Это из-за твоего парня? — спросила Дениз. — Так если что, он тоже может пойти. Он не займет много места.
Биби захихикала — и Элеанора тоже. Она не могла представить Парка танцующим. Вообще-то у него бы это отлично вышло — если только от песен из топ-40 его уши не завянут. Парк все делал отлично.
И все же… Элеанора не могла представить, как они двое пойдут куда-то с Дениз или Биби. Или с кем-то еще. Пойти с Парком куда-то на публику — все равно что снять шлем скафандра прямо в космосе.
Парк
Мама сказала, что если они намерены зависать вдвоем каждый вечер (а они были намерены), то неплохо бы перед этим делать домашнее задание.
— Возможно, она права, — сказала Элеанора в автобусе. — Я всю неделю халтурила на английском.
— И сегодня тоже? Серьезно? Не похоже.
— Мы занимались Шекспиром в прошлом году в моей старой школе… Но вот по математике халтурить я не могу. И не могу даже… Что там противоположно халтуре?
— Я могу помочь тебе с математикой, ты же знаешь. Я уже прохожу алгебру.
— Черт, Уолли,[85] это было бы волшебно.
— Или нет, — сказал он. — Я не могу помочь тебе с математикой.
Даже ее злобная, самодовольная ухмылка сводила его с ума.
Они пытались заниматься в гостиной, но Джош хотел смотреть телевизор, так что пришлось уйти с вещами на кухню.
Мама сказала, что они ей не мешают. Потом сказала, что у нее есть дела в гараже…
Элеанора шевелила губами, когда читала…
Парк аккуратно запихнул ее под стол и набросал клочков разорванной бумаги ей в волосы. Они никогда не оставались наедине, а вот теперь они были почти одни. И это все приводило его в состояние некоторого легкого безумия.
Он толкнул ручкой ее учебник по алгебре и уронил его.
— Вот так, да? — Элеанора попыталась снова открыть его.
— Нет, — сказал он, потянув учебник на себя.
— Я думала, мы делаем уроки.
— Я знаю. Я просто… мы одни.
— Типа того…
— Так что мы можем заняться тем, что делают наедине.
— Вот сейчас это прозвучало как-то гадко.
— Я имел в виду — разговаривать.
Парк не был уверен, что имел в виду именно это. Он заглянул под стол. Учебник по алгебре был покрыт надписями; слова одной песни обвивались и загибались вокруг названия другой. Он видел свое имя, написанное крошечными буквами (твое собственное имя всегда выделяется) и спрятанное среди слов песен «The Smiths».
