Он шёл, разглядывая улицу. Вона у Трушкиных всё покрашено, аж блестит, и когда только успели? А Чундари то, Чундари, крышу что ли решили перекрыть?
Кузьмич завистливо посмотрел на стопку новенького шифера, красующуюся у забора Чундарёвых. Ну, так конечно, зло подумал он, двое детей в семье, чего уж не жить-то.
Солнце неспеша, как и Кузьмич, плелось в высоту, нагревая сельский воздух. Во рту почувствовался сушняк, и Кузьмич судорожно сглотнул остатки слюны.
— Ну дурак, ну дурак, — проговорил он себе с укоризной. — Надо ж было в сенях хотя б ковшик воды выпить. Эх, теперь мутить будет.
Он провёл рукой по лбу, чувствуя на нём холодный, водянистый пот. Растегнув верхнюю пуговицу рубашки, он глубоко вздохнул, отчего во рту стало ещё суше.
Мечтая о воде, Кузьмич свернул с Садовой на Демьяна Бедного и прищурясь, посмотрел вдаль. Далеко впереди, возле здания клуба чернела толпа селян.
— Все уже там, — подосадовал Кузьмич, и шумно вздохнул, мысленно матюкая день, который наливался жарой, как арбуз сахаром. — Може и Колька тоже там уже?
Колька частенько угощал его самогоном, и не гнушался с ним выпить, хотя и был моложе Кузьмича почти точно вдвое. Кузьмичу стукнуло шестьдесят три, а Колька в прошлом году отгулял юбилейный тридцатник. Колька жил с Людмилой Лужкиной, полноватой бабой, лицо которой было щедро усыпано веснушками и сильно любил выпить. Причина у него была уважительной, никак не могла Людка забеременеть, и как он выражался — без детей ему смысла не видать.
Кучка селян была не в меру взволнована, это Кузьмич заметил, пройдя половину пути. Кто-то махал руками. Кузьмич разглядеть не мог, но догадывался, что это скорее всего его дружок по выпивке. Любил он горло подрать, впрочем получалось у него это не плохо. Умер в Кольке прирождённый политик, подумал Кузьмич хмыкнув, и ещё больше прищурился. Что-то было не так, как обычно.
— Может цену опустили? — спросил у самого себя Кузьмич, но тут же опроверг. — Так вроде ж обещали наоборот поднять.
Пошатываясь, Кузьмич шагал вперёд, пытливо вглядываясь в толпу. Люди вели себя не так, это он уже понимал точно, и в его голове копошились нехорошие предположения. Подойдя к ним вплотную, Кузьмич громко покашлял, но на него никто не обратил внимания. Тогда Кузьмич протиснувшись между двух полных баб живущих на Советской, потеребил за рукав своего соседа Сашку-мотыля, который завороженно глядел на «выступающего» Кольку. Выступал Колька громко, но о чём, Кузьмич понять ещё не успел, потому он нетерпеливо подёргал соседа ещё раз. Сашка повернулся и глупо посмотрел на Кузьмича.
— Шо такое? — коротко спросил Кузьмич, и тяжело сглотнул густую слюну.
— А всё, — медленно проговорил Сашка. — Кончилась лафа.
— Как кончилась? — не понял Кузьмич и рассеянно пощупал мензурку в кармане. — Я тут четыре грамма принёс, это ж на десять грамм золота. Чего эт она вдруг кончилась?
— А того, кончилась и едрить того мотыля, — буркнул Сашка и снова со вниманием уставился на «выступающего».
Уже ввечеру Кузьмич сидел во дворе Кольки, за широким, крепко сбитым столом. На розоватой, истёртой скатерти стояла литруха самогона и тарелка с солёными огурцами. Возле стола суетилась Колькина конопатая жена, подавая клубящуюся паром картошку.
— Н-да, — выдохнул Кузьмич. — Вот так взяли и улетели, ни тебе здравствуй, ни тебе до свидания. А может у них там это, — Кузьмич ткнул пальцем вверх, — Мода прошла на человеческую слезу?
Колька молчал, печально уставившись в глубь двора. Кузьмич взял бутылку и наполнил гранёные стаканы.
— Ну чё, Колюня, давай что ли пригубим-усугубим?
Колька только отмахнулся и тяжело вздохнул. Кузьмич пожал плечами и шустро опустошил стакан. Довольно выдохнув, он как и Колька уставился вглубь двора.
— А ведь ты главного не знаешь, Кузьмич, — заговорил вдруг Колька глухим голосом. — Ведь у нас с Людкой того, понимаешь, получилось. На втором месяце она уже.
Он медленно и тяжело вздохнул.
— Да ну! — вскрикнул Кузьмич. — Это ж хорошо. Поздравляю, поздравляю. За это и выпить не грех.
Он снова взял бутылку и налил себе.
— Ну чё, давай? Это ж радость такая всё-таки.
