— Белье чистое принеси, — попросила Павла. — И платье. Оно в чемодане лежит, внизу. Завтра меня выписывают.
— Ладно, принесу, — кивнула Зоя. И сообщила. — Я квартиру нашла, ухожу от вас, так что вам свободнее будет.
Зоя еще поболтала немного и ушла. К вечеру принесла все, что просила Павла.
Ах, какое наслаждение идти по улице, и хоть от слабости дрожат ноги, но жива. Жива! Над головой голубеет небо, светит ласково солнышко в лицо, гладит по щеке ветерок. Павла тихо шла по вечерним улицам и радовалась всему, что видела вокруг. Жива!
Дома дети скакали от радости вокруг нее веселыми козлятами, Ефимовна, жившая у них, пока Павла болела, плакала и крестилась, обнимая дочь. И в свойственной ей бесцеремонной манере высказалась:
— А мы уж думали, Паня, что умрешь. Я стала и к похоронам готовиться, материалу красного да белого купила.
Павлу передернуло с головы до ног от мысли, что и она могла лежать в гробу, как Люсенька, и ничего бы не знала, как дети растут, как светло днем, как зеленеет трава и листья деревьев. А дети? Как бы они жили без нее?
— Паня, давеча Степан Захарович Жалин заходил, говорил, что в артели про тебя спрашивали из горкома. Может, натворила чего? — опасливо сообщила Ефимовна. — Да вот он и записку оставил. На-ко, — Ефимовна пошарила в кармане передника, вынула бумажку. — Я хотела прочесть, чтобы тебе в больнице рассказать, да непонятно, — мать умела читать только печатные буквы. И писала такими же буквами.
Павла взяла записку. Жалин, сменивший Зенкова, которого перевели на другую работу — коммунистов часто «бросали на прорыв» — сообщал, что Павлу просили зайти в горком партии в отдел пропаганды, и срочно.
Ну что же… Срочно, так срочно. Завтра все равно на работу. Потому в горком сходить можно и сегодня.
Павла попросила мать нагреть воды, а сама, утомленная пешим переходом от больницы до дому, легла отдохнуть. Когда все было готово, Павла вымылась, переоделась в чистое. Она решила надеть свое последнее выходное темно-синее шерстяное платье, купленное еще Максимом, чудом уцелевшее от мены на продукты. В чемодане все было сложено непривычно и неаккуратно чужой равнодушной рукой: не удосужилась Зоя сложить все, как лежало, потому Павла стала перекладывать вещи по-своему.
— Мам, — позвала Павла Ефимовну, — а где наши облигации? Что-то я их не нашла в чемодане. Убрала что ли куда?
— Нет, — откликнулась мать, возясь у плиты. — Все должно быть на месте. Да куда им деться-то? Погляди получше.
Павла тщательно перебрала все вещи, одну за другой. Нет, облигаций нет. А в них — тысячи две или три, ведь иной раз приходилось подписывать заем на всю зарплату. Каждая облигация помечена первой буквой имен ее родных — детей и матери. Помечала и смеялась тогда, что вот кому выпадет выигрыш, тогда и будет ясно, кто у них самый счастливый. Мало верилось, что вернутся те деньги выигрышем, но ведь Сталин говорил: эти заемы — временно взятые у народа средства — будут возвращены, кому выигрышем, кому просто погашены. А Сталин обманывать не станет. Сталин — почти бог.
— Да нет же облигаций! — потеряла терпение Павла от бесполезного рытья в чемодане.
Мать подошла. Вместе опять пересмотрели все вещи. Обескураженные, сели рядком на кровать перед раскрытым чемоданом, размышляя над тем, куда могли деться из чемодана облигации.
— Да уж не Витька ли, варнак, слямзил? — предположила Ефимовна. — То-то вертелся он все время возле чемоданов. Деньги-то были там? А то давеча конфет откуда-то притащил. В ём же беспутная копаевская кровь, прости, Господи, такого дурака… Деньги-то были в чемодане?
Павла молчала, стараясь унять гнев, наконец, попросила:
— Позови его, если он во дворе.
Витька явился мигом: не успел еще сбежать с дружками со двора. Хоть и работал парнишка на заводе, а возраст — четырнадцать лет — давал о себе знать.
— Чо, мам? — спросил с готовностью сын. — Зачем звала? Помочь надо?
— Ты облигации взял? — тихо спросила Павла, глядя в серые сыновьи глаза.
— Ты чо, мам, не брал я ничего, — замотал отрицательно головой Витя. — Не брал. На что они мне?
— Ах, не брал? А откуда конфеты, что ты вчера принес, бабушка сказала? А? Откуда у тебя деньги?
