— Максим! — бьется между стен крик. — Ты жив?!
А вместо ответа рядом слышится чей-то разговор:
— Температура не спадает. Доктор, что будем делать?
— Надеяться на организм. Сердце вот слабое, это плохо.
Павла очнулась ночью. Мучительно старалась понять, где она. Помнила, как страшно болела кожа на лице, горела огнем, как везли ее куда-то на телеге… Где она?
С трудом повернула голову. Веки такие тяжелые, что еле-еле разлепились, и глаза смотрели в узкую щелочку на мир.
— Пить, — попросила Павла, едва ворочая пересохшим языком.
— Сейчас, — откликнулся кто-то, и теплые руки вложили в руки Павлы стакан, помогли приподнять голову и напиться.
— Где я? — и голос еле слышен.
— В больнице, — перед ней замаячило незнакомое лицо в белой косынке.
Что со мной?
— Рожистое воспаление.
И лицо уплыло в темноту, вновь кто-то погнался за Павлой, а она никак не могла убежать, и опять беспомощно кричала, молила о помощи. Но это ей казалось — кричала, на самом деле губы едва шептали. В себя она пришла лишь под утро, увидела, что рядом с кроватью стоит доктор, и вновь спросила:
— Что со мной?
— Рожистое воспаление, — ответил тот.
— Плохо это?
— Да. Опасно. Никак не можем сбить температуру ниже сорока градусов, а сердце у вас больное, может не выдержать.
— Доктор, мне умирать нельзя, у меня трое детей! — отчаянно затрясла головой Павла. — Помогите!
Доктор стоял рядом, размышлял, ухватив подбородок ладонью. Потом сказал медсестре:
— Пенициллин, через два часа в течение суток.
— Пенициллин? — удивилась медсестра. — Новый препарат, неизвестно, как подействует. И… его мало, он на строгом учете.
— Я сказал — пенициллин! — доктор строго и сердито смотрел на помощницу, а Павла опять падала в пропасть.
Кто, кто спасет, кто поймает ее там, в глубине?
Через два дня в изоляторе, где лежала Павла, побывали почти все врачи. Возникали молча на пороге, смотрели на нее, как на чудо, и также молча исчезали. Никто не верил, что Павла выживет, никто не верил в пенициллин. А он помог. Выплыла Павла из забытья, прекратился бред, температура хоть и была еще высокой, но как сказал врач, вполне терпимой. И теперь всем скептикам оставалось только удивляться, глядя на нее, вернувшуюся почти с того света, благодаря чудесному лекарству.
Еще через день Павла смогла встать и доковылять до окна, когда ее пришла навестить Роза. Сестра глянула на нее и отшатнулась, призналась потом, что Павла стала неузнаваемой: блестящее, красное, распухшее лицо и лихорадочно блестевшие сквозь татарские щелочки глаза, и впрямь — рожа. Но пенициллин упорно сражался с болезнью, и хотя Павла лежала в больнице почти месяц, все же он вышел победителем.
Накануне выписки зашла ее проведать и Зоя.
Сестра вернулась из армии летом сорок пятого с первой волной демобилизованных, в ее документах значилось, что отныне она и самом деле — Зоя, а не Заря. Она сильно изменилась: стала грубей и развязней, курила. Могла, не морщась, выпить и стакан водки. И часто рассказывала, как ей, радистке, хорошо жилось со своим фронтовым мужем капитаном Зотовым. Они хотели даже оформить свои отношения законным образом и уехать к нему на родину — в Москву, где Зотов до войны занимал какой-то пост в торговле. Он был намного ее старше, и, как говорила Зоя, очень любил ее, и она, конечно, рассчитывала на безбедную и сытую жизнь. Но Зотов попал в автомобильную аварию, умер в госпитале, а ее, как женщину, демобилизовали: он заранее позаботился о том, чтобы Зою внесли в список на демобилизацию. И не погибни Зотов — Зоя при этом пренебрежительно махала рукой — разве бы она вернулась в эту «дыру», в Тавду. Правда, она быстро утешилась с новым другом.
Жить им было негде, потому Павла приняла ее в свой дом, отдав одну из комнат, сама же с детьми ютилась в другой. И впрямь, не оставлять же сестру на улице, тем более что Ефимовна жила у Розы, которая вышла замуж за человека на двенадцать лет старше себя и готовилась стать матерью. Многое Павле в характере сестры не нравилось, но свой своему — поневоле друг, так считала Павла.
— Ну, Пань, ты прямо молодец! — похвалила сестру Зоя. — Принести тебе чего-нибудь?
