Высказавшись подобным образом, Верещагин достает из кармана свой красивый мундштук, вставляет в него папиросу, но парень не замечает, какой у Верещагина красивый мундштук, он ждет продолжения разговора, а Верещагину хотелось бы, чтоб он спросил: «Где вы взяли такой красивый мундштук?» – и тогда Верещагин ответил бы: «Сам сделал».
Огорченный равнодушием парня к красоте мундштука, Верещагин сердито произносит: «Конечно, все начинается с физиологии – очень просто: самец ищет самку, чтоб продлить свой род», но с этим парнем нельзя объясняться такими общими категориями, он тут же мрачнеет и говорит: «Ничего я не хочу продлевать», на что сбитый с мысли Верещагин свирепо кричит: «Ну и правильно! Ну и не надо! А чего тебе продлевать? Тебе же совершенно нечего продлевать! Ты дикарь, с тобой даже отвлеченно разговаривать невозможно, ты троглодит, нет, я не буду объяснять тебе, что такое троглодит (это парень спрашивает: «Что такое троглодит?»), – мне некогда».
Прокричав: «Мне некогда!», Верещагин усаживается на скамейке поудобнее – никуда он, в общем-то, не торопится, времени у него хоть отбавляй: Кристалл создается, мгновенья исправно бегут в вечность – Верещагин смотрит на часы, чтоб убедиться, действительно ли бегут мгновенья, – да, точно, бегут: секундная стрелка старается изо всех сил, посылая золотые мгновения – блики именно в вечность, Верещагин удовлетворен, но в душе все же беспокойство: не сходить ли в цех, береженого бог бережет… Он зажмуривается и представляет! как мчится в пустом троллейбусе, сбегает в подвал института и видит вырванную взрывом дверь: всему конец Акт Творения не удался, на полу лежат операторы: Альвина и Юрасик – эти валетом, а Ия и Геннадий – в противоположных углах цеха, у Ии печальное лицо, глаза закрыты, так что хорошо видны ее красивые длинные ресницы, а у Геннадия, наоборот, один глаз приоткрыт, будто хочет посмотреть, какое впечатление на Верещагина производит вся эта эффектная картина. «Ерунда, – говорит себе Верещагин, – если бы печь взорвалась, я бы отсюда услышал, она бы так взорвалась, что этот парень улетел бы вместе со своей физиологией черт знает куда, и я бы тоже – к звездам, на седьмое небо».
Значит, все в порядке, решает он, печь не взорвалась, Кристалл внутри ее растет – от этой мысли, от сознания того, что с каждой секундой Кристалл вызревает все больше и больше, наливается тугим соком, из усилия души превращаясь в вещь, – от этой мысли Верещагин снова начинает ощущать в ладонях теплые ласковые мгновения, а в груди становится совсем горячо, он смеется тихим счастливым смехом, открывает глаза и видит, что парень смотрит на него испуганно.
«Ты не бойся, – успокаивает его Верещагин. – Давай разговаривать дальше». – «Давайте», – соглашается парень, и тогда Верещагин, ласково поглаживая приплывающие в ладони мгновения, начинает говорить о том, что ни одному человеку не должно быть безразлично, с кем продлевать свой род; о художнике, который охотно смешивает зеленую краску с желтой, чтоб получить чудесный оливковый цвет, но никогда не смешает эту зеленую с коричневой, например, потому что знает: получится просто грязь, он никогда не мазнет на зеленое коричневым, он, скорее, руку себе отрубит. «А вы, – закричал Верещагин голосом певца, который пробивал лбом стену, не пробил и после этого сердито запел обиженным голосом, потирая шишку – есть у Верещагина такая песня, ее очень xopoшо исполняет на турецком языке замечательный певец, лучший заочный друг Верещагина, и вот он закричал на парня сердитым и обиженным голосом этого своего лучшего друга. – А вы, – закричал он, – мешаете свои прекрасные гены, не слушаясь законов гармонии, вы женитесь на первой так себе девушке, вы спите с женщиной, с которой должно спать другому, оттого так много рождается гнусных людей с грязным пятном вместо души, вы не слушаетесь инстинктов, которые вам подсказывают: не смешивай свои гены с этой, выйдет грязное пятно, с ней лучше пусть вон тот тип смешается, у них получится красота, а тебе нужно вот с этой, твое зеленое с ее голубым, беги за нею на край света, – голос инстинкта и есть любовь, ей нужно подчиняться и бежать за кем следует, но нет, вы ленивы и предпочитаете тех, кто ближе, вы нетерпеливы и пожираете ту пищу, возле которой застиг вас ваш голод, вы потом страдаете желудком, но говорите: «Зато я сыт», вы рождаете паршивых детей, но говорите: «Зато у меня семья», вы говорите: «Все физиология», – и тискаетесь в подъездах – год, два, три, а потом: «Пора взяться за ум», – говорите и женитесь на девушке, которая ближе других стояла к вам в танцевальном зале, вы плодите грязные пятна, и вот – вырождается род человеческий, потому что вы говорите: «Любви нет, одна физиология».
