Всхлип на вдохе, она пыталась подавить крик. Больно, эфирная сила текла в измученный сосуд. Ее Дисциплина притихла, кожа горела.
Она приходила в себя и слышала, как убегал прометеан. Он трудно дышал, двигался с хрустом стекла.
«Что случилось?».
Учение отогнало воспоминания. Черные цветы мелькали по краям зрения, и мысль о падении в жижу под ней была заманчивой.
«Вставай. Прометеан ушел. Заверши то, за чем пришла».
Вопрос: зачем она это терпела? Не ради Британнии.
«О, Эмма. Вставай».
Она с болью встала на ноги. Ее волосы спутались, были в грязи и гадости, ее платье почти пропало. Она схватилась за доску, где до этого лежала, чтобы встать. Она не удивилась, увидев, что рядом древний скелет. Череп был разбит, коричневые кости были в зелени, покрыты мхом, а то и Коростой.
Она поежилась. Эмма напрягла плечи, словно ребенок, ожидающий удара, и отвернулась от гримасы скелета.
Вторая пара легких работала в комнатке, это был Левеллин Гвинфуд. Разбитый камень пронзил осколками его тело, отросшую плоть и металл Изменений. Кровь и черное масло покрывали обломки. Она смотрела, а обсидиан ломался дальше, новые копья пронзали волшебника.
«Как ощущения, сэр? Утолили голод?» — она закашлялась, кровь вылетела из легких, дышать стало легче.
Осталось еще одно. Она так устала.
Он снял ее сапоги. Босая, как проститутка Уайтчепла, она прошла по комнатке.
— Ллев, — она хрипела.
«О, сыграю. Но девчонка из Уайтчепла разбила его. Сможет ли она построить Империю?».
Не важно. Она обрела голос.
— Левеллин, — что она должна сказать?
Его безумный взгляд был как у зверя. Как Воля и Камень создали тело из обломков того, что оставила Великая Работа? Кости в Динас Эмрис хранили его сознание?
Он видел, как она полчаса стояла и глядела на него, а потом ушла? Он видел это без глаз?
Среди разбитых металлических ребер блестел Камень.
— Эмма, — выдохнул он, ладони дрогнули. В одной был крепко сжат нож. Клинок уже не сиял, почернел. В центре была алая линия.
«Хлыст и нож. Прометеан сверху, начнет убивать», — она склонилась.
— Эмма! — крик за ней.
Ее пальцы, черные от грязи, сажи, ее крови, сжались в теплом пульсе.
— Эмма, — выдохнул Ллев. Он помнил ее имя и забыл свое?
— Левеллин Гвинфуд, — ее щеки были мокрыми, свет ламп обжигал глаза. — Я когда-то любила тебя.
Нож дрогнул. Его рот раскрылся, может, для проклятия, может, для мольбы.
Эмма Бэннон села на пятки, собралась с силами и потянула плотью и эфирной силой.
Громкий треск.
Лампы потухли, поднялся ветер. Она упала в грязную воду, прижимая к груди второй Философский камень.
Вой был близко.
«Микал».
Он кричал ее имя, но, если прошел так далеко, найдет ее и без света. Она сжимала у груди теплый Камень, из последних эфирных сил выдохнула Слово, что уже произносила однажды.
В темноте кости стали пылью, алтарь сиял.
Дикий плеск, он бежал во тьме, глаза сияли, ладони сжали ее до боли с облегчением, поднимая.
Микал нашел ее, хоть и не так, как планировалось.
Глава сорок седьмая
Эхо в нем
Снег бледных тел падал из дыры сверху, почти не шумя, попадая на извивающегося кучера. Челюсти голодающих работали без устали, бесцветные зубы нападали на существо.
Оно терзало их хрупкие тела, но есть в них было нечего. Зеленая пыль поднималась от изорванной плоти, кучер сверкал среди них.
Клэр не сводил пистолета. Сцена перед ним была гадкой, но, что хуже, она была нелогичной, и боль в висках была сильнее, он пытался слушаться Логики.
«Не отворачивайся».
Шипение стало бульканьем воды в трубе. Существо ослабевало, хлыст потерялся под массой голодающих. Длинные пальцы искали ручку, но даже потом не смогли вытащить хлыст из массы.
«Смотри», — пистолет дрожал. Аберлейна тошнило за ним, он ворчал о магии, послышалось хлюпанье.
Кучер закричал, как ребенок. Он содрогался, ткань рвалась. Голодающие настойчиво терзали пальцами, рвали его одежду. Пуговица сверкнула, описав дугу, поймав откуда-то блеск. Было темно, и глаза Клэра, привыкшие к темноте, видели лишь то, что озарял кучер, пока голодающие ели.
— Лезь, — сказал Пико, голос по-мальчишески оборвался. — Идем, Клэр!
Он не опускал пистолет.
