Тогда же мой деятельный и неизменно веселый отец написал королеве и доктору, что я – «маленькая мингерка», которой они вполне могут гордиться. Однажды из Марселя пришел новенький конверт, а в нем лежало семь пустых открыток с видами Арказа начала века. Это прабабушка Пакизе прислала в подарок своей маленькой мингерке почтовые карточки, которые взяла с собой, покидая остров. (Впоследствии я узна́ю, что бо́льшую часть открыток с видами Мингера она отправила Хатидже-султан.)
В тот год я стала ходить по городу с простеньким фотоаппаратом, который купил мне отец, и снимать те же виды, что были запечатлены на открытках, а потом отдала пленку на проявку и печать в фотоателье Ваньяса.
Однако отец не стал посылать эти черно-белые снимки по почте. Со своей всегдашней изобретательностью и щедростью он воспользовался представившейся возможностью и устроил нам – с всеобщего одобрения – встречу в Женеве. Всемирная организация здравоохранения собиралась вручить моему прадеду, двадцать пять лет как ушедшему на покой, медаль «За выдающиеся заслуги». Пакизе-султан и доктор Нури в сопровождении бабушки Мелике намеревались прибыть в Женеву, туда же было решено отправить (под присмотр бабушки) и меня. Отец снял для нас два номера с прекрасным видом в отеле «Бо риваж».
В августе 1959 года Женева показалась мне волшебным городом. Мои родители, подобно большинству постоянно ссорящихся и затем мирящихся пар, были рады оставить меня под надежным присмотром и тут же куда-то исчезли, но меня это не очень огорчило, поскольку бабушка Мелике-ханым-султан собиралась повеселиться и развлечься вместе со мной. После гибели мужа, моего деда шехзаде Саида-эфенди, в авиакатастрофе ей тоже хотелось, чтобы мы с мамой переехали в Ниццу, поближе к ней.
По утрам мы с бабушкой, полюбовавшись из окна нашего номера на оживающий в девять часов знаменитый женевский фонтан (на ночь его работа прекращалась), выходили на улицу и долго-долго гуляли. Бабушка скручивала свои каштановые волосы в пучок и закалывала серебряной шпилькой и всегда, в отличие от мамы, носила солнцезащитные очки. Иногда мы, держась за руки, садились на трамвай и ехали через мост на другой берег Роны, чтобы походить по универмагам и рынкам. Мне казалось, что бабушка сравнивает цены или ищет что-то особенное. Иногда мы заглядывали в кафе или проводили время в парке, подолгу наблюдая за плавающими в озере белыми лебедями и некрасивыми и нелепыми в сравнении с ними пароходами. Помню, бабушка расспрашивала о родителях: часто ли они ссорятся? Несколько раз, когда речь заходила о том, что я живу в далеком и необычном городе, она с улыбкой рассказывала мне о своем детстве в Гонконге. Однажды бабушка сводила меня в кино, на дневной сеанс (13:00), и мы посмотрели фильм, который она сочла для меня «подходящим» («Мой дядюшка» Жака Тати[179]). В другой раз мы прокатились по Женевскому озеру на неторопливом пароходике. С первого же дня я понимала, что все это мы делаем для того, чтобы приблизить час, когда нас смогут принять моя прабабушка, королева Пакизе-султан, и прадедушка, дамат Нури.
Если бы не двадцать часов, которые я, по моим подсчетам, в общей сложности провела с ними в ту неделю, я бы не нашла в себе сил превратить «предисловие научного редактора» в книгу, к концу которой вы сейчас приближаетесь.
Встречая меня, оба улыбались. Жили они на два этажа ниже нас, в точно таком же номере с тем же видом на Монблан и Женевское озеро с его знаменитым фонтаном, но у них пахло совсем другим одеколоном и мылом. Выглядели они куда более счастливыми и веселыми, чем бабушка, и я даже в свои десять лет понимала, что причиной тому – удивительная дружба и доверие между ними.
– Матушка, – обратилась бабушка Мелике к королеве, – Мина привезла тебе подарок с Мингера!
– В самом деле? Как мило с ее стороны! Ну-ка, покажи, что ты привезла своим прабабушке и прадедушке?
Меня охватило странное замешательство (которое скоро пройдет), и я, словно во сне, не могла сказать ни слова, будто язык проглотила.
– Она сфотографировала деревни, изображенные на ваших открытках!
