Однако, когда инспектор попросила меня составить из слов предложение, я растерянно замолчала. Мне вспомнилось, как радостно бегали по площади, составляя предложения, мальчики и девочки в День независимости. Вне себя от смущения, я подняла взгляд на фотографии Командующего Камиля и Зейнеп, висевшие над доской. Какие они были молодые и красивые! Когда-то давно они заговорили на этом языке в темной кухне и благодаря этому спасли сначала его, а потом и нацию от исчезновения. Я была так благодарна им за это! А за себя мне было стыдно.
Увы, я не могла думать по-мингерски и сны видела на турецком языке. (Потому и эту книгу я написала по-турецки.) Уловив мою заминку, инспектор обратилась к учительнице: «Составьте вы!» Та начала было что-то говорить, но не докончила предложение и замолчала. После паузы она посмотрела на инспектора, ожидая, что та докончит предложение сама, но, к сожалению, не удалось этого сделать и нашей гостье.
Впрочем, инспектора это не очень огорчило. Она начала задавать мне вопросы:
– Кто был вторым президентом Мингера?
– Шейх Хамдуллах!
– Какое слово Зейнеп и Камиль первым делом вспомнили, когда встретились на кухне?
– Аква, вода!
– Когда были провозглашены Свобода и Независимость?
– Двадцать восьмого июня тысяча девятьсот первого года.
– Кто автор картины, изображающей бронированное ландо на пустынных улицах в ночь после провозглашения Свободы и Независимости?
– Художник Таджеддин. Но сначала эта картина возникла в воображении мингерской нации!
Мои ответы произвели на инспектора такое сильное впечатление, что она поцеловала меня в лоб, а потом сказала: «Доченька, если бы великий Командующий Камиль и Зейнеп могли услышать тебя, они бы тобой гордились и поняли бы, что мингерский язык и мингерская нация живы!» (В ее словах не было пренебрежения к жене Командующего: в 1950-е годы мингерцы всегда называли ее только по имени, словно героиню легенды.)
Эту похвалу инспектор-ханым произносила, подняв глаза на фотографии первого президента и его супруги. Потом она повернулась ко мне и сказала: «Королева Пакизе тоже гордилась бы этой маленькой мингеркой!»
Из ее слов я поняла, что инспектор, как и большинство жителей острова, уверена, что моя прабабушка королева Пакизе давно уже умерла, и не знает, что я дочь ее внучки.
Дома мама выслушала мой рассказ с улыбкой, но предупредила: «Никому в школе не говори, что твоя прабабушка Пакизе живет во Франции!» То была лишь одна из многих маминых загадочных фраз, объяснения которым я так и не нашла, хотя думала над ними многие годы. Одно время я полагала, будто у этих загадок был некий «метафизический» смысл, но потом сообразила, что за ними крылись страхи и тревоги политического характера.
Случилось это после 2005 года, когда в каждый мой приезд на остров в моем чемодане и сумке, в моих бумагах и папках стал кто-то рыться, когда меня не было рядом, причем делали это нарочито грубо, чтобы я заметила. Обыски эти, увы, продолжались и после того, как я прекратила попытки вступить во владение земельными участками, на которые имела право как наследница королевы. Мало того, из моей сумки и с моего стола пропадали некоторые документы. Не сомневаюсь, что прежде вас многие страницы этой книги прочли сотрудники МСБ, созданной в молодые годы президентом Мазхаром.
В 1958 году учительница однажды пригласила маму в школу, сказала ей, что я очень способная девочка и лучше всего будет, если я продолжу обучение за границей, в какой-нибудь европейской стране. Мама, желавшая, чтобы я выросла настоящей мингеркой, могла бы даже не рассказывать об этом разговоре отцу. Но она рассказала, поскольку тоже держалась того убеждения, что мне следует учиться в Европе.
На семейном совете было решено, что нам с мамой лучше переехать к моей бабушке в Ниццу, чтобы я окончила там начальную школу и выучила французский, а не отправляться в Лондон. (Английский я неплохо знала, потому что на нем говорили дома.) В разговорах родителей, планирующих переезд, то и дело звучали имена моей прабабушки Пакизе, которую они порой с нежностью и почтением называли королевой, и ее мужа доктора Нури.
