После двадцати дней пути сквозь бури и штормы мои прабабушка и прадедушка с шестимесячным опозданием добрались сначала до порта Тяньцзинь, а потом и до Пекина.
К тому времени Боксерское восстание, усмирению которого должна была поспособствовать османская делегация, уже утопили в крови. Разгромив повстанцев, войска восьми держав[161] несколько дней грабили Пекин. Китайцы, в том числе китайские мусульмане, год назад убивавшие христиан на улицах города, теперь тысячами гибли от рук французских, немецких и русских солдат. (Единственным в мире, кто открыто возвысил свой голос против этой кровавой расправы, которую на словах поддержал и Абдул-Хамид, был писатель Лев Толстой. «Величайший из романистов», как назвала его Вирджиния Вулф, осудил русского царя и германского императора за устроенную по их приказу резню и встал на защиту китайского народа.) По желанию победителя, кайзера Вильгельма, и с одобрения его союзников, свершивших кровавую месть, муллы из Османской империи стали учить китайских мусульман истории и культуре ислама, не забывая подчеркивать миролюбие этой религии.
До англичан уже дошли вести о событиях на Мингере, о реакции Абдул-Хамида и о том, что Пакизе-султан и доктора Нури могут обвинить в измене Родине. Поэтому они даже не стали устраивать встречу этих двух запоздавших членов османской делегации с другими ее участниками, уже готовыми пуститься в обратный путь, а попросили доктора Нури посетить населенные мусульманами китайские провинции и прочитать там ряд лекций об исламе и его отношении к карантинным мерам. Увлекательные письма, отправленные Пакизе-султан из Юньнани, Ганьсу и Синьцзяна, полны любопытных наблюдений, которые, несомненно, будут интересны историкам культуры Восточной Азии.
Узнав о лекциях доктора Нури, английские и французские коллеги, знакомые с ним по международным конференциям, пригласили его работать в Гонконг. В то время больницы и лаборатории, созданные англичанами в этой британской колонии, были одними из самых передовых в мире медицинских учреждений, ищущих способы борьбы с чумой, – как с точки зрения бактериологии, так и в плане разработки новых карантинных методов. Александр Йерсен, который как раз в 1901 году по поручению парижского Института Пастера занимался в Индокитае разработкой и производством противочумной сыворотки, пригодной для использования в качестве вакцины (увы, безуспешно), за семь лет до того, в 1894 году, именно в Гонконге (правда, не в одной из английских больниц, где он не мог работать, будучи гражданином Франции, а в собственной импровизированной лаборатории) открыл чумную палочку, которую позже назвали его именем – Yersinia pestis. С тех пор этот микроб унес в Китае жизни сотен тысяч человек, он же ударил и по Мингеру.
Доктор Нури начал работать в больнице «Тунва». Здесь ему приходилось сталкиваться с теми же самыми трудностями, что и в арказских госпиталях (многие китайцы не хотели даже слышать о лечении в этой клинике просто потому, что она принадлежала англичанам), но были и различия в подходе к карантинным мерам.
Супруги поселились в районе Виктория – сняли один этаж дома, расположенного в квартале, где селились главным образом англичане и другие европейцы, на крутом склоне холма, похожем, как пишет Пакизе-султан в своем первом письме из Гонконга, на обращенный к Босфору склон Чамлыджи[162] (из их окон тоже было видно море). В этом доме, который Пакизе-султан поначалу считала временным пристанищем на тот срок, пока им нельзя еще вернуться в Стамбул, супругам суждено было прожить ровно двадцать пять лет.
Единственным мингерцем, который продолжал поддерживать связь с доктором Нури, был человек с козлиной бородкой, знакомый ему с тех времен, когда они вместе боролись с вшами в синопском гарнизоне, – бывший начальник мингерской карантинной службы, а ныне министр здравоохранения доктор Никос. Из его телеграммы супруги узнали, что отъезд королевы и премьер-министра с острова долго оставался тайной для народа и вообще всего мира. По-видимому, это объяснялось еще сохранявшейся надеждой добиться покровительства Великобритании.
