«Если бы не гений, решительность и отвага Командующего Камиля, – говаривал Мазхар-эфенди, – сегодня мингерская нация по-прежнему находилась бы в рабстве у других народов. И кто знает, может быть, она в конце концов совсем забыла бы свой язык, а потом и исчезла бы с лица земли».
Было принято решение выделить деньги на открытие в Арказе двух школ, объединяющих начальные и средние классы, в которых уделялось бы особое внимание мингерскому языку. Следовало также подготовить книгу для чтения, где в упрощенном виде излагались бы по-мингерски все легенды и исторические факты, имеющие отношение к острову, начиная с гомеровских времен и вплоть до Командующего. Историям (или, скорее, сказкам) о детстве не только Камиля, но и Зейнеп надо было уделить особое место. Школе для девочек собирались присвоить имя Зейнеп, а школе для мальчиков – имя Камиля, но тут Пакизе-султан предложила ввести в средней школе совместное обучение. Для тех времен это был слишком уж «прогрессивный» замысел, едва ли не по-детски наивный и неосуществимый. Сошлись на том, что обе школы получат имя Камиля и Зейнеп. По настоянию королевы то же имя было присвоено греческой школе, помещающейся в розовом здании с желтыми ставнями в квартале Эйоклима. В этом зеленом, тенистом и немноголюдном квартале сильно поменялся состав обитателей: греки в большинстве своем уехали с острова, а в их дома вселились беглецы из тюрьмы и изолятора и другие захватчики.
На марки и денежные купюры, которые предстояло отпечатать в Париже, опять-таки постановили поместить фотографии Командующего и Зейнеп, соединенные методом коллажа. Во все государственные учреждения разослали с верховыми курьерами фотопортреты основателя государства (всего их было отпечатано в типографии газеты «Хавадис-и Арката» полторы тысячи экземпляров).
У королевы не было ни малейшего намерения конфликтовать с консервативно настроенными мусульманами, однако кое с чем она никак не могла смириться. Однажды она спросила мужа: «Как по-вашему, разве логично, что в стране, провозгласившей свободу, женщины получают меньшую долю наследства, чем мужчины? По религиозным установлениям показания двух женщин в суде равны показаниям одного мужчины. Чем это объяснить, если не ненавистью к женскому полу?»
Доктор Нури счел рассуждения жены вполне справедливыми, поделился ими с Мазхаром-эфенди и не встретил с его стороны никаких возражений. Глава Надзорного министерства не стал прибегать к обычным аргументам пожилых ходжей и шейхов в том духе, что женщины, мол, незнакомы с коммерческим правом. Через два дня, 9 октября (в тот день умерло всего два человека), газета «Хавадис-и Арката», уже окончательно утвердившаяся в статусе официальной, сухим юридическим языком известила читателей о новых правах, предоставленных женщинам. О том, что эта реформа была произведена по воле и настоянию королевы, не было сказано ни слова. Так впервые в своей истории мингерцы познакомились с «секуляризацией»[159], которая будет вызывать недовольство части мусульман острова следующие сто с лишним лет.
Шестнадцатого октября от чумы не умер ни один человек. Это означало скорый конец блокады, так что Мазхар-эфенди, настоящий правитель острова, был сильно встревожен. Королева и премьер-министр между тем продолжали объезжать город в бронированном ландо, везде встречая радостный, а то и восторженный прием. На улицах снова стало многолюдно, открылись лавки, на остров начали возвращаться беженцы. По мнению Пакизе-султан, скворцы и ласточки тоже понимали, что эпидемия кончилась, иначе с чего бы им так радостно порхать и щебетать как безумным?
Постоянно вспыхивали новые свары между вернувшимися домохозяевами и вселившимися в их жилища захватчиками, между разгневанными владельцами разграбленных лавок и наводнившими город за время эпидемии крестьянами. Солдаты Карантинного отряда и полицейские, которых и было-то на самом деле всего ничего, не успевали улаживать эти конфликты. Но такого рода неприятности не омрачали всеобщей радости; от мысли о том, что чума ушла и прежняя жизнь снова вступает в свои права, на лицах горожан расцветали улыбки, дети весело прыгали и даже дряхлые старики норовили пуститься в пляс.
