Как раз когда пожилые безумцы затеяли ссору, которая, несомненно, весьма опечалила бы ее величество, послышался первый пароходный гудок. По словам Пакизе-султан, старики, «словно дети», расплылись в счастливой улыбке и как завороженные устремили взгляд в синее небо. Когда гудок прозвучал в третий раз, королева, не говоря ни слова, поднялась с места и направилась вверх по устланной ковром широкой лестнице в гостевые покои (а за ней поспешили уборщики с корзинками подарков в руках, секретарь и охранники). Добравшись до окна, Пакизе-султан попыталась разглядеть корабль.
Маленький полупассажирский-полугрузовой пароход цвета ржавчины назывался «Энас» и принадлежал одной критской компании. Как правило, он совершал рейсы в Измир и Салоники, а у берегов Мингера появлялся крайне редко. Увидев этот корабль, который, несмотря на скромных размеров капитанский мостик и толстую приземистую трубу, выглядел горделиво и напористо, королева ощутила ту же глубокую печаль, какая посещала ее во дворце Чыраган, когда она смотрела на пассажирские пароходы, идущие по Босфору из Черного в Средиземное море, и думала о том, что настоящая жизнь не здесь, не в этой комнате, где она заперта, как в тюремной камере, а там, в неведомом мире, куда тебя может отвезти один из таких кораблей.
Однако во дворце Чыраган рядом был отец или хотя бы его вещи, его запах. Чтобы заглушить тоску по Стамбулу и по отцу, Пакизе-султан принялась за новое письмо, в самом конце которого отметила, что чувствует большую ответственность, которая лежит на ней как на королеве, и гордится тем, сколь сильно любит ее народ. В том же письме она сообщила сестрице Хатидже, что находит несправедливой норму права, позволяющую мусульманам брать себе четырех жен и разводиться с ними по первой прихоти, и отменит ее, как только представится такая возможность. Пакизе-султан была уверена, что отец гордился бы ею, если бы узнал об этом намерении и о том, что она уже сделала.
Свободный проход «Энаса» мимо броненосцев великих держав обеспечил английский консул на Крите. Вез пароход уже ненужные медицинские материалы, палатки и матрасы. Кроме того, на борту находилось три врача (два из них были мусульманами) и сорок с лишним мингерцев, в основном греков, бежавших с острова в самом начале эпидемии.
Очень многие горожане, побросав дела, радостно поспешили в порт, поскольку прибытие парохода стало для них доказательством того, что чума и в самом деле ушла. Королева из своей комнаты внимательно наблюдала за тем, как ржавое судно бросает якорь. Затем с него спустили две шлюпки. Среди собравшихся на набережной сразу же пошли самые разные толки о том, что это за корабль и как он смог пройти мимо броненосцев; некоторые утверждали, будто блокада давным-давно снята.
Лишь через три часа после высадки первых пассажиров «Энаса» доктор Нури рассказал жене, что пароход прибыл с дружескими намерениями, а мимо броненосцев смог пройти в результате временного соглашения между ее дядей и англичанами. (По выражению лица Пакизе-султан он понял, что упоминание дяди вызвало у нее не раздражение, а тоску по Стамбулу.)
Самым важным пассажиром парохода был веселый журналист-француз с огромным носом – тот самый, что передавал во французские и английские газеты последние новости о Мингере. (О его прибытии заранее позаботились Мазхар-эфенди и консул Джордж, воспользовавшись для этого телеграфом.) Журналист готовился взять у Пакизе-султан интервью, в котором она, как и было запланировано, должна рассказать о своем отце, заточенном Абдул-Хамидом во дворец Чыраган, о сестрах и всей своей семье и, разумеется, о прихоти Фортуны, сделавшей ее королевой независимого государства. «Фигаро» и «Таймс» собирались уделить этому интервью очень много места на своих полосах, что, по мнению Мазхара-эфенди, должно было подготовить почву для того, чтобы англичане взяли остров под свою защиту. Консул Джордж попросил напомнить королеве, чтобы она рассказала, кроме всего прочего, и о том, какое отвращение питает к исламистским движениям, отрицающим права женщин.
