Снова стали раздаваться звуки, которых никто не забыл, но многие уже не надеялись услышать снова, и это рождало в горожанах чувство, что былая жизнь возвращается. Поначалу мало кто мог в это поверить. Самую большую радость дарили цокот копыт и стук колес. На место умерших от чумы извозчиков пришли новые, которые, точно так же как и прежние, умели по-дружески, ласково уговаривать лошадей одолеть даже самый крутой подъем и только изредка пускали в ход кнут. Пакизе-султан весело рассказывала сестре о том, как счастлива слышать все эти «тпр-р-ру!», «но-о-о!» и прочие извозчичьи оклики.
Вскоре к никогда не смолкавшим крикам чаек, ворон, горлиц и прочих пернатых присоединились голоса играющих на улице детей, торговцев и мастеров, починяющих покосившиеся двери, трубы и изгороди. Женщины, готовясь к близкой зиме, вывешивали на окна или выносили в сад ковры, половики и циновки, чтобы выбить из них палками пыль; их болтовня тоже долетала до Пакизе-султан. А когда эти женщины – и мусульманки, и гречанки – развешивали у себя во дворах постиранное белье, они даже снова порой принимались петь.
Слыша из бронированного ландо, как стучат молотками медники и точат ножи точильщики, супруги понимали, что и на рынки возвращается жизнь. Лавки открылись еще не все, но на Старом рынке повсюду был виден народ, кричали, как встарь, продавцы, предлагая яйца, сыр, яблоки. В день умирало уже не больше пяти-шести человек, но на улицах было малолюдно, после всего пережитого никто еще на самом деле не чувствовал себя в полной безопасности.
Через три дня, в полдень (за окном лил дождь и громыхал гром), в кабинет премьер-министра пришел Мазхар-эфенди и с превеликой вежливостью еще раз напомнил о заявлении, которое собиралась сделать Пакизе-султан. Как только эпидемия прекратится, броненосцы великих держав, понятное дело, уйдут, поскольку единственной их целью было не пустить заразу в Европу, а вместо них явятся броненосцы и войска Абдул-Хамида. В Восточном Средиземноморье немало островов, несколько раз переходивших из рук в руки, от Османской империи к Греции и наоборот (не только Кос, Сими, Кастелоризон и некоторые другие острова архипелага Додеканес)[158]. Каждый раз, когда над островом поднимается новый флаг, броненосцы обстреливают города и гибнут невинные люди. Решение нужно принимать как можно скорее.
– Королева обдумывает все имеющиеся возможности, – поспешил заверить Мазхара-эфенди доктор Нури, пока тот не наговорил еще чего-нибудь бестактного. Но потом сходил в гостевые покои, отвлек супругу от очередного письма и пересказал ей слова главы Надзорного министерства.
– Этот человек готовит нам ловушку! – проговорила Пакизе-султан. Так подсказывала ей интуиция.
Доктор же видел, что глава Надзорного министерства потихоньку подчиняет своему влиянию возвращающихся к работе чиновников. Всем им, а также военным и солдатам воссозданного Карантинного отряда очень нравился скромный и трудолюбивый Мазхар-эфенди. А тот уже не стеснялся расходиться во мнениях с доктором Нури и королевой. Например, он желал возобновления пароходных рейсов, но высказывался против восстановления телеграфной связи, утверждая, что в этом случае Абдул-Хамид устроит на острове смуту. С другой стороны, он, не испросив согласия премьер-министра, ослабил некоторые карантинные меры в порту, готовя его к открытию. Когда Пакизе-султан и доктор Нури упрекнули его за это, Мазхар-эфенди рассы́пался в извинениях, смущенно прижимая руки к груди. Но супруги уже не верили в его искренность.
Впрочем, кое в чем королева и доктор Нури находили с Мазхаром-эфенди полное взаимопонимание. Все трое питали глубокое почтение к памяти основателя государства Командующего Камиля и его супруги Зейнеп. Чувства Мазхара-эфенди, возможно, объяснялись политическими соображениями, ведь мингерцы были благодарны Командующему за освобождение от османской власти. Королеве же очень нравилась история любви, которую она находила чрезвычайно романтичной: молодой османский офицер влюбляется в гордую девушку с непростым характером, незадолго до того отказавшуюся стать второй женой бандита, сочетается с ней браком и сразу же после этого устраивает революцию. В последующие сто с лишним лет овеянная легендами (в том числе весьма далекими от реальности) любовь Камиля и Зейнеп будет служить своего рода цементом, скрепляющим воедино мингерскую нацию. Немало людей, которые осмелятся хоть чуть-чуть критиковать эти легенды, находя их фальшивыми, и отпускать шуточки по поводу некоторых очевидных несостыковок, поплатятся за это свободой.
