В особенно грустные, тоскливые минуты ей не хотелось выходить из гостевых покоев и даже вставать с постели. Но эпидемия затухала, люди потихоньку выбирались на улицы, в водах залива показались лодки, задул пахнущий водорослями теплый ветер, а там грянула и первая осенняя буря, словно встряхнувшая город и пробудившая его ото сна.
В начале октября, в дождливый, пасмурный, темный день, когда стало известно, что накануне умерло от чумы всего одиннадцать человек, было решено ограничить запрет показываться на улице временны́ми рамками. (Мазхар-эфенди хотел и вовсе его отменить.) Королева присутствовала на совещании в эпидемиологической комнате и горячо одобрила принятые решения. Поскольку кое-где от голода люди уже болели и даже умирали, правительство постановило вновь открыть в городе деревенские рынки и позволить горожанам отлучаться из дому в часы их работы. Эта поблажка несколько замедлила снижение смертности, что, впрочем, не лишило оптимизма правящие круги. Представители пароходных агентств стали заводить речь о том, что скоро надо будет разрешить и работу порта, ибо не за горами то время, когда на остров станут заглядывать первые корабли и даже возобновятся регулярные рейсы, и просили, ввиду этого, позволить им открыть свои конторы. Поскольку большинство хозяев контор были по совместительству консулами, премьер-министр понял, что просьбу их следует понимать как намек на то, что блокаду со дня на день снимут и броненосцы великих держав уйдут.
«И в этом случае, – напомнил Мазхар-эфенди, – прежде возобновления регулярных рейсов сюда придет „Махмудийе“ и подвергнет Арказ бомбардировке».
Все в очередной раз подумали, что Независимость Мингеру поможет сохранить лишь продолжение блокады либо протекторат какой-нибудь из великих держав.
Участвуя в подобных совещаниях, Пакизе-султан время от времени пыталась представить себе, как бы в этой ситуации поступил ее отец. А иногда воображала себя Мурадом V, и тогда, как Пакизе-султан писала сестре, ей казалось, что она начинает более вдумчиво, подробно и терпеливо вникать в государственные дела. Сидя за письменным столом, королева порой потирала лоб и хмурилась, как отец, или, откинув голову на спинку стула, задумчиво смотрела в потолок. В такие минуты она чувствовала, что ей удается и походить на отца, и одновременно оставаться самой собой, – об этом Пакизе-султан тоже со всей искренностью рассказывала старшей сестре.
Каждый день супруги упорно продолжали навещать какой-нибудь из кварталов Арказа. Благодаря быстрому затуханию эпидемии эти визиты превратились в своего рода скромные праздничные церемонии. Горожане радовались не только хлебу, грецким орехам, черносливу и прочей снеди, которую привозила королева, но и тому, что одно ее появление словно бы заставляло чуму отступать.
Когда бронированное ландо въезжало на квартальную площадь – будь то в любимых покойным Командующим Камилем Турунчларе и Байырларе или в греческих Дантеле и Петалисе, – в окнах кое-где появлялись мингерские флаги, женщины брали на руки детей, чтобы те могли увидеть ее величество. Утверждали, что ребенка, до которого королева дотронется или которому даже просто улыбнется и помашет рукой, ждет счастливая жизнь. И много еще о чем говорили арказцы: о том, что гранатовый цвет платка королевы предвещает хорошее завершение года и конец чумы; что если увидеть ее величество издалека, то кажется, будто она улыбается, но на самом деле в ее глазах стоят слезы; что муж ее некрасив – такого уж по злобе своей подобрал племяннице Абдул-Хамид.
Запрет выходить на улицу отменили, оставили только комендантский час с вечернего намаза до утренней зари. Намаз был взят за точку отсчета не из религиозных соображений, как утверждают некоторые, а потому, что у большинства мусульман не было карманных часов и, после того как доктор Нури вновь запретил азан и колокольный звон, они, можно сказать, потеряли счет времени. Азан, вновь прозвучавший в городе после перерыва в тридцать пять дней, на самом деле не призывал правоверных на молитву, а извещал весь город о наступлении комендантского часа. Услышав, как эхо разносит голоса муэдзинов, арказцы осознали, до чего же тихо было на улицах. Через два дня, то есть в пятницу, 4 октября, был разрешен вход в мечети и церкви.
